Колин Гувер - Сожалею о тебе

Ночи же я провожу, уткнувшись лицом в заплаканную подушку.

Я знаю, мама хочет, чтобы все поскорее закончилось и дедушка с бабушкой вернулись домой.

Я сама хочу вернуться домой.

Во время службы я держу Элайджу. Я вообще практически не выпускаю его из рук. Не понимаю, почему. Может, новая жизнь приносит мне утешение среди всех этих смертей.

Он начинает беспокойно ерзать. Малыш точно не голоден – мама Джонатана недавно его покормила. И подгузник я поменяла прямо перед церемонией. Возможно, ребенку не нравится шум. Священник, проводящий службу, похоже, не знает, как держать микрофон. Он постоянно задевает его губами, а еще постоянно отходит к колонкам, отчего те издают противный звук.

Когда Элайджа начинает плакать в полный голос, я бросаю взгляд на пустое место Джонаса в конце прохода, хотя совсем недавно я его видела. К счастью, я сижу возле стены на самом краю скамьи, что дает мне возможность незаметно покинуть церковь без необходимости пробираться по центру зала. Похороны в любом случае уже подходят к концу. После речи священника все собравшиеся пройдут мимо гроба, и на этом церемония будет завершена.

Я и так уже виделась с большинством гостей на погребении тети Дженни. И снова принимать соболезнования мне совершенно не хочется. Отчасти поэтому я и настояла, что буду держать Элайджу. Занятые ребенком руки предоставили мне возможность избежать объятий.

Выйдя из часовни, я забираю в фойе коляску, кладу туда малыша и иду по дорожке. По иронии судьбы, день сегодня просто изумительный. Солнце согревает кожу, но это не приносит удовольствия. Ничто больше не радует меня. Папе нравилась такая погода. Однажды он позвонил на работу и притворился больным, а затем взял меня на рыбалку просто потому, что была замечательная погода.

– Он в порядке?

Я поворачиваю голову влево и вижу Джонаса, который стоит, опираясь на здание в тени. Он отталкивается от кирпичной кладки и подходит ближе. Мне кажется странным, что он не там, не внутри, ведь хоронят его лучшего друга. Почему он не на церемонии?

Обсуждать это совсем не хочется. В конце концов, я же тоже не в церкви.

– Элайджа плакал, поэтому решила с ним погулять.

Джонас кладет ладонь на головку сына и проводит пальцем по маленькому лобику.

– Если хочешь, можешь вернуться. Я отвезу его домой.

Я слегка завидую, что он собирается покинуть это место. Сама бы не отказалась так поступить.

Идти обратно нет никакого желания, поэтому я просто сажусь на скамью перед часовней и наблюдаю, как Элайджа с отцом удаляются на парковку. Поставив кресло с сыном в машину и погрузив коляску в багажник, Джонас машет мне на прощание рукой и забирается на водительское место.

Я машу в ответ, наверняка не сумев скрыть сочувственное выражение лица. Малышу и двух месяцев еще не исполнилось, а теперь моему несостоявшемуся дяде придется растить сына в одиночку.

И братик даже не будет помнить, какой была его мама.

Наверное, следует записать любимые воспоминания о тете Джении, прежде чем они начнут забываться.

Эта мысль вызывает новый приступ боли. Неужели я действительно однажды смогу забыть их? Конечно, это произойдет спустя время, но произойдет непременно. Воспоминания про то, как отец фальшиво насвистывал припевы песен Джона Денвера, подстригая газон, однажды поблекнут. Начнет стираться из памяти, как тетя Дженни подмигивала всякий раз, заслышав командные нотки в мамином голосе. Исчезнут кофейный запах отца и медовый – тети и, что хуже, звучание их голосов и черты их лиц.

На щеку падает одна слеза, затем другая. Я ложусь на скамью, прижимая ноги к груди. Затем закрываю глаза и стараюсь отогнать преследующее меня чувство вины. Но оно никуда не исчезает, лишь окутывает меня сильнее и высасывает последний воздух из легких. С той самой секунды, как я узнала об аварии, стало очевидно, кто стал ее причиной.

Я писала тете Дженни.

Сначала она отвечала, а потом… резко перестала. Больше я не получила от нее ни словечка, а спустя пару часов услышала про автокатастрофу.

Хотелось бы думать, что я здесь ни при чем, но тетя Дженни ясно дала понять, что находится за рулем, когда я отправила первое сообщение. Нужно было подумать, что ей не следует отвлекаться от дороги, но меня заботили только собственные проблемы.

Я задумываюсь: а знает ли мама, что именно я виновата в случившемся? Если бы я подождала, пока тетя не доберется до работы, матери не пришлось бы хоронить сестру и мужа. Ей бы не пришлось прощаться сразу с двумя самыми дорогими людьми.

Джонас не потерял бы Дженни, а Элайджа – свою маму.

А в моей жизни до сих пор присутствовал бы единственный мужчина, которого я когда-либо любила, – мой отец.

Интересно, полиция обнаружила тетин телефон? Установила, что она отвечала на сообщения за рулем? Если мама узнает о моем ужасном поступке, это еще сильнее ранит ее.

Понимание того, что все пролитые слезы – моя вина, и удерживает меня вдали от церемонии.

– Привет.

Я широко распахиваю глаза, услышав этот голос. Рядом стоит Миллер, засунув руки в карманы брюк. Я сажусь прямо и расправляю складки платья, чтобы прикрыть бедра. Не ожидала его здесь увидеть. Тем более – облаченного в костюм. Черный. Я ужасно себя чувствую оттого, что, даже испытывая глубокое горе, могу ощущать прилив возбуждения в его присутствии. Я утираю ладонью слезы.

– Привет.

– Хотел узнать, как у тебя дела. – Он оглядывается вокруг, поджав губы и явно чувствуя себя не в своей тарелке.

Дела у меня идут паршиво. Совсем паршиво. Я открываю рот, чтобы так и ответить, но вырываются совсем другие слова:

– Не хочу здесь находиться.

Я не пыталась заставить его забрать меня отсюда. Просто констатировала свои чувства в данный момент. Однако Миллер кивает в сторону парковки:

– Тогда пошли.

Он ведет старый голубой пикап, который я заметила тогда у его дома. Даже не знаю марки автомобиля, но его цвет напоминает оттенок неба над головой сейчас. Стекла в машине опущены, что подсказывает: кондиционер не работает. Либо просто хозяину нравится так ездить. Я собираю волосы в пучок, чтобы они не развевались на сквозняке и не лезли постоянно в лицо. Заправляю выбившиеся пряди за уши и кладу подбородок на руки, рассматривая проносящийся мимо пейзаж.

Я не спрашиваю, куда мы направляемся, потому что мне все равно. Просто чувствую, как с каждой милей напряжение в груди ослабевает.

Играет музыка, и я прошу Миллера прибавить звук. Никогда раньше не слышала эту песню, но она красивая и отвлекает от тяжелых мыслей. Голос певца мягкий и приятный, словно повязка на ране. Когда трек затихает, я прошу включить его снова.

– Не получится, – отвечает парень, – это радио. Пикап слишком старый, чтобы в нем был плеер.