Эмма Миллс - До и после [litres]

Я поискала глазами Фостера. Игроки поднимались на ноги. Фостера же нигде не было. И вдруг я увидела, что наши ребята столпились в одном месте. Кто-то крикнул:

– Нужна помощь!

Я поняла, что случилось. Как-то интуитивно. Просто поняла, и все. Недолго думая, я бросила кофр и ринулась на поле. Я обогнала тренеров, растолкала локтями ребят и ворвалась в центр круга, где лежал Фостер. Сперва я решила, что он растянул мышцы или сломал руку. Но он лежал без всяких видимых повреждений, словно просто уснул посреди поля.

«Он выглядел так, будто спит, Дев».

Сквозь толпу пробрались мистер Макбрайд и мистер Эванс, и меня оттеснили в сторону. Трибуны гудели. В кругу появился и Эзра, все еще сжимавший в руках мяч.

– Отойдите, расступитесь, ну же, – попросил мистер Эванс.

Мистер Макбрайд наклонился к Фостеру.

– Сынок? – Он слегка похлопал Фостера по щекам и потом рявкнул мистеру Эвансу: – Звони девять-один-один.

Я оцепенела. Я беспомощно наблюдала за тем, как мистер Макбрайд осторожно снимает с Фостера шлем со словами:

– Ну же, сынок.

Эзра упал на колени рядом с Фостером.

– Фостер. – Он положил ладонь ему на грудь. – Эй, Фостер.

Веки Фостера затрепетали.

– Сколько пальцев я показываю? – требовательно спросил мистер Макбрайд.

– Два, – прохрипел Фостер.

– Какой сегодня день недели, сынок?

– Пятница.

– И кто выигрывает?

– Не знаю. Мы упустили мяч?

– Молодчина. Нет, не упустили. Не пытайся сесть. Скорая уже едет.

– Я в порядке, – сказал Фостер. Но выглядел он скверно.

Мистер Макбрайд не обратил внимания на слабые протесты Фостера, поднялся и велел остальным игрокам разойтись. Я не двигалась с места, как и Эзра, который продолжал стоять на коленях рядом с Фостером.

– Все хорошо. Все будет хорошо, – произнес Эзра, обращаясь и к Фостеру, и ко мне. Но смотрел он на меня, и голос у него был такой твердый и спокойный, что я поверила.

Мне показалось, что прошла вечность, прежде чем на поле наконец появились санитары с носилками. Они осмотрели Фостера, задали ему ряд вопросов, посветили ему в глаза фонариком и выполнили все остальное, что обычно делают герои сериалов про врачей.

– Твои родители на стадионе, Фостер? – спросил один из них.

Я наконец обрела дар речи:

– Нет. Но я… Я его сестра.

– Поедешь с ним в больницу?

Я кивнула.

– Думаю, это сотрясение, – сказал санитар, который стоял ближе всех ко мне. – Потеря сознания – не самый лучший симптом при травмах головы, поэтому надо его тщательно осмотреть. Но все должно быть в порядке.

Наконец Фостера уложили на носилки. Его лицо посерело.

– Ты со мной, Дев? – спросил он, когда его покатили к машине.

– Конечно.

В скорой Фостера вырвало. Как только мы прибыли в районную больницу, его забрали на томографию.

Сидя в приемной, я позвонила родителям. Они только-только выехали из аэропорта и домой должны были добраться примерно через час. Я очень переживала, мне казалось, будто они на другом краю света, но я все же постаралась говорить ровным голосом и пообещала им, что с Фостером все будет хорошо.

Я не хотела вешать трубку, и когда наконец это сделала, то осталась наедине с отдаленным гулом аппаратов и скрипом обуви по линолеуму. Захотелось перезвонить маме. Телефон превратился в бесполезную жестянку, на другом конце провода раздавались гудки, я осталась совсем одна. Я крепко зажмурилась и прислонилась головой к стене.

Когда Фостер вернулся с томографии, врачи сказали, что все будет в порядке. Но его все равно решили оставить в больнице на ночь – в любом случае выписали бы его только на поруки взрослого.

Нас разместили в малюсенькой комнатке, где еле умещались кровать, пластиковый стул и типичное оборудование, знакомое по сериалам. Фостера подключили к аппарату, который отслеживал его жизненные показатели, а затем нас оставили одних.

– Мама с папой скоро будут, – сказала я ему, когда медсестра ушла.

Фостер кивнул, и повисла тишина. Его лицо все еще было серым, но не только из-за сотрясения. Джейн Остин сказала бы, что он выглядел опустошенным.

– Ты как?

– Мой папа умер в больнице, – произнес он после недолгой паузы.

Такого ответа я не ждала. Я просто… присела. С глупым видом.

– Да?

– Да. И после этого я тоже в больнице лежал. Упал в обморок в школе, и меня увезли. Пытались позвонить маме, но никак не могли дозвониться. А когда дозвонились, она все равно не пришла меня забрать. Тогда-то мне и назначили социального работника.

Я ощутила себя так же, как тогда на кухне, после похорон Сэма Уэллса. Фостер шел к осознанию чего-то важного.

– Я слышал, как меня звали, – продолжил он. – На поле. Слышал, как говорили «сынок, сынок». Но я не понимал, о ком они, потому что я-то ничей не сынок. Но потом Эзра произнес мое имя… И я понял, что они обо мне. – Глаза Фостера заблестели, и следующие слова он произнес совсем тихо: – Она даже не забрала меня из больницы.

Я кивнула.

– Об этом никто не скажет в открытую, но я знаю, что она и не планировала забирать меня из Темпл-Стерлинга.

Я отвернулась и долго смотрела на кардиомонитор.

– Мне очень жаль, – сказала я наконец.

Мне и правда было жаль, что все так вышло, но одновременно и неловко оттого, что я не могла подобрать правильных слов. Поэтому я молчала, пока Фостер не произнес:

– Ты сказала, что ненавидеть ее – это нормально.

– Да.

– Я и ненавижу. – Пауза. – Но я все же думаю, что она меня любила. Она бы не отправила меня к вам, если бы не любила. – Он серьезно посмотрел на меня. – Так ведь?

Мне очень хотелось, чтобы мама и папа поскорее приехали. Они точно придумали бы, что сказать, чтобы Фостеру стало легче. Мама обняла бы его, а папа нашел бы нужные слова. Но я была не в состоянии даже представить, что сейчас чувствует Фостер, и немного эгоистично всплакнула, думая о том, что родители уже в дороге.

– Да, – ответила я.

Я наконец поняла, каково ему было жить с нами. Раньше мне почему-то казалось, что он не скучает по матери. Что здесь он счастливее. Как иначе-то? Мои родители кормили его, одевали и в целом относились к нему как к собственному сыну: спрашивали, как прошел день, велели делать домашку. Разве это не перемена к лучшему, учитывая, что прежде он жил с человеком, которому не было дела ни до него, ни даже до себя? Но Элизабет была его мамой. И он привык к жизни с ней. Другой он не знал.

Я взглянула на Фостера. До этого я не осознавала, что люблю его, а теперь наконец поняла. И его горе стало моим горем. И, несмотря на боль, мне было странным образом легче, потому что я знала, что мы несем эту ношу вместе.

Я обняла его, и он заплакал. Мы долго обнимались, прежде чем я заметила Эзру в дверном проеме.