Мария Метлицкая - Осторожно, двери закрываются

Продолжались и пьянки-гулянки по мастерским. Именно там, в одной из них, в районе Полянки, он познакомился с Грегом.

Грег был типичным американцем, ярким представителем своего народа – высоким, ладным, крепким блондином с правильными, но невыразительными чертами лица. Хорошая стрижка, стильные очки, отличные зубы и открытая улыбка – ни дать ни взять американский сенатор.

Он коллекционировал современное искусство, держал галерею в районе Сохо. В сопровождении своего московского друга, известного искусствоведа, смешного, как Тарталья из «Принцессы Турандот», в кружевах и берете, с утра до ночи, без сна и отдыха, Грег рыскал по мастерским и искал таланты. Точнее, искал то, что можно было продать. Разумеется, вся нищая московская братия мечтала предстать пред их светлы очи! Еще бы.

Сперва казалось, всем рулил педерастичный искусствовед в кружевных манжетах. Его мнения побаивались, но Свиридов довольно быстро понял – босс и шеф здесь именно Грег, простоватый и с виду наивный. У искусствоведа были знания, а у Грега нюх. Ходили слухи, что платит он очень и очень щедро, но сколько – никто не говорил, все было покрыто дымкой таинственности.

В феврале они со Свиридовым познакомились, быстро разговорились. Причина была в одном – в языке. После окончания английской школы – спасибо маме – Свиридов прилично общался и даже писал и читал на английском. Так вот, разговорились и договорились увидеться на следующий день в пещере на Шаболовке. Грег прибыл без Кружевного, и то слава богу. Принес бутылку «Джек Дэниелс», которую тут же распили под готовые котлеты из ближайшей кулинарии. Свиридов удивился, как быстро Грег захмелел – надо же, здоровенный мужик, с виду крепкий лось, а повело его быстро. Пошатываясь и держась за стенку, Грег потребовал посмотреть свиридовские работы. Тот страшно смущался, оттягивал время и повторял, что пригласил его совсем не для этого, а из-за обыкновенной человеческой симпатии. Но американец настаивал, пришлось подчиниться.

Грег долго молчал, переносил работы под свет, раздвигал пыльные шторы, но на улице давно стояла глухая и непроглядная тьма. Без разговоров и обсуждений он отставил четыре картины, по мнению автора, далеко не самые лучшие, улыбнулся и предложил что-нибудь выпить.

Кроме полбутылки какого-то крепленого дерьма, невесть откуда затесавшегося у Свиридова, ничего не нашлось. Выпили молча. Грег по-простецки крякнул и полез в карман. Свиридов отвел глаза, стыдно было невероятно. Резко поднявшись со стула, он пошел мыть посуду, а галерист вернулся в комнату.

Наконец Грег позвал его. На столе Свиридов обнаружил кучку помятых зеленых бумажек.

– Пересчитай, – велел Грег. – Если мало – скажи!

Дрожащими руками Свиридов пересчитал деньги. Три тысячи долларов. Три тысячи. Три тысячи американских долларов.

– Все ок? – усмехнулся Грег.

Свиридов кивнул.

Потом он долго надевал на Грега дубленку – тот все никак не попадал в рукава. Кое-как справившись, выползли на улицу и стали ловить такси.

Такси, как всегда, не было. На свежем, крепком морозце полегчало, Свиридов продышался и все-таки остановил тачку. Протянул водиле полтинник с портретом восемнадцатого президента США, героя Гражданской войны Улисса Гранта и строго наказал доставить «по месту прописки»:

– Номер я запомнил, слышь, шеф?

Шеф хмуро кивнул.

С большим трудом засунув тяжеленного американца на заднее сиденье, он громко хлопнул дверью. Ну, кажется, все!

«Надо пройтись», – подумал он.

Возвращаться в прокуренную квартиру было неохота, да и спать совсем не хотелось, хоть на часах было полтретьего.

Через час Свиридов вернулся домой, посвежевший, абсолютно трезвый и несказанно бодрый.

Аккуратно сложил деньги в целлофановый пакет, перетянул аптечной резинкой и убрал в шкаф – завтра утром американец протрезвеет и потребует их назад.

Потом он пошел в комнату, долго рассматривал отложенные работы. Он ничего не понимал. Ничего.

Уснул часов в восемь утра, предварительно сжевав оставшуюся котлету, практически несъедобную, каменную, покрытую застывшим вонючим жиром.

Разбудил его звонок Грега. Тот долго извинялся и попросил привезти работы.

– Они вроде мои? – как бы в шутку поинтересовался он.

– Твои, – подтвердил Свиридов.

С того самого дня он понял, что надо делать. Оставался всего один вопрос – как?

Грег золотые горы не обещал, но убедил его, что жить в Америке он будет неплохо. Русских берут хорошо, на русское искусство большой спрос, словом, должен быть выход.

– Проще всего по израильской визе, ищи еврейскую родню – самый надежный способ, у тебя есть такая возможность?

Свиридов растерялся.

– Да нет, вроде нет, какая израильская виза, какая еврейская родня? Бред, да и только.

А ночью вдруг пробило: дед Исай! Да, конечно, Исай Ильич Берлин, чистокровный еврей!

С самого утра полетел в Подольск, отыскал мамины документы. Все правильно, отец – Исай Ильич Берлин. Только мама оставалась на фамилии бабы Кати, ведь родила бабка безо всякого мужа, муж появился потом, а фамилию менять не стали – зачем осложнять девочке жизнь?

Мама посмотрела на него с испугом и тут же все поняла.

– Уезжаешь, – прошептала она. – Может, и правильно. Здесь у тебя как-то все нескладно, не очень. А там – кто знает? Глядишь, повезет. – Она заплакала.

Свиридов подошел к ней, обнял, они заплакали вместе. Он рассказывал ей про Грега, про его галерею. Мама, кажется, не очень верила.

Потом он вспомнил про деньги, выбежал в коридор, отсчитал триста долларов, протянул ей. От удивления мама вскрикнула. Получается – правда.

Путь был долгим. Подключились какие-то люди, чьи-то знакомые, знакомые чьих-то знакомых, и через полгода ему пришел вызов от дальних родственников из Израиля, из города Беэр-Шева. Где этот город? Фамилия этих людей была Берлин. Конечно, это были совершенно другие Берлины, но какая разница. Теперь оставалось только подать документы.

С Грегом Свиридов был на связи. Работал как оглашенный – никогда он так не работал. Но оказалось, что зря – вывоз работ, даже своих, был ограничен, и почти все пришлось оставить в Подольске.

Разрешение на отъезд Валентина подписала. Но деньги потребовала – права. Отдал тысячу долларов, доставшуюся от Грега, и пару тысяч рублей дала мама. Собрала.

Выпустили его беспрепятственно. Да и кому он был нужен, нищий, безработный художник?

Самым тяжелым было прощание с мамой. В аэропорт ехать он ей запретил. Выскочил из дома и рыдал так, что люди шарахались. Клялся забрать ее, как только сможет, и ни минуты в этом не сомневался.

С дочкой Валентина проститься не дала, и он ее понял. Попросил Катины фотографии, Валентина принесла целый пакет.