Андрей Рубанов - Сажайте, и вырастет [litres]

– Мое, – коротко ответил Слава.

– И что, – поинтересовался я вежливо, – Бог тебе помогает? Выполняет твои просьбы?

– Бог – это не Дед Мороз, – еще строже ответил Слава. – Его просить – бессмысленно. Он только одну просьбу реально может выполнить.

– Какую же?

– Если попросишь у него сил.

Из-за распяленных шерстяных тряпок, снаружи, донеслись возбужденные возгласы, и мой новый приятель, дружески опершись ладонью о мое колено, высунул голову за занавеску.

– Что там?

– Еще одного завели, – оповестили ближестоящие.

– Ага. Ну, пусть тоже подходит. Вот что творят! – посетовал Слава, снова удобно усаживаясь на узорчатом покрывале. – Сто тридцать семь человек на тридцати двух местах!

– Здесь всегда так? – с ужасом спросил я.

– Нет, конечно, – успокоил меня мой новый приятель. – Сейчас еще терпимо. В прошлое лето набили под сто пятьдесят. А в позапрошлое…

С внешней стороны занавески послышался громкий, грубый баритон:

– Где? Здесь? Или здесь? А?

Истончившаяся, во многих местах заштопанная ткань откинулась в сторону. Круглолицый плечистый человек моих лет с тяжким выдохом уселся рядом со мной и смахнул со лба пот.

– Час в радость, бродяги! – оглушительно провозгласил он. – Мир вашему дому! Кто смотрящий этой хаты?

– Только что вошел? – дружелюбно осведомился Слава Кпсс.

– Ага! Я – Дима Слон! А ты – смотрящий, да?

– Смотрящий? – осторожно переспросил Слава. – А что это такое – «смотрящий»?

– Слышь, – с вызовом проговорил Дима Слон. – Я вообще-то пацан при понятиях. Со мной не надо так шутить. В нормальной хате всегда есть смотрящий, и я хочу с ним поговорить…

Слава Кпсс выдержал паузу и позвал:

– Джонни!

Из-за занавески появилась ладная, чрезвычайно мускулистая фигура.

– Тут ищут смотрящего! – сообщил Слава.

Полные, яркие, хорошего славянского рисунка губы атлета раздвинулись в осторожной улыбке.

– А это что такое?

– Не знаю.

– И я не знаю.

Дима Слон подозрительно пошарил глазами.

– Пацаны, чего вы гоните? Давайте, в натуре, без этих шуток!

– В натуре… – задумчиво повторил Слава и быстрым глазом окинул одежду вновь зашедшего пацана при понятиях: грязные черные джинсы и расстегнутую до пупа рубаху со множеством металлических пуговиц и прочих застежек. Обилие золоченого металла на этом предмете гардероба безошибочно указало мне – очевидно, и Славе Кпсс тоже – как на дурной вкус его обладателя, так и на его низкий социальный статус. Под рубахой виднелась несвежая майка, насквозь сырая.

– Ты… это… – медленно начал Слава. – Друг! Ты бы пока подождал. Мне надо закончить разговор с человеком…

Он кивнул на меня.

– Ничего, – разрешил краснолицый новичок. – Я пока здесь посижу, с краешку. А то везде тесно, народу – тьма, ногу поставить – и то негде…

Наблюдающий за разговором атлет с угрозой засопел.

– Нет, – твердо возразил Слава. – Не надо здесь сидеть с краешку. Ты пока иди. Пообщайся там, в хате. Я, как закончу, тебя сразу позову.

– Да ладно, – простецки возразил Дима Слон. – Я мешать не буду. Или тут у вас какие-то тайны, секреты?

– Секретов нет, – Слава наморщил серую, тонкую кожу лба. – Какие могут быть в тюрьме секреты? Иди, иди. Прогуляйся, братан.

– Некуда, братан, – в тон ответил новичок. – Там толпа, все в язвах, страшно прикоснуться…

Впервые в жизни наблюдая проявление столь грандиозного хамства и нахрапистой бесцеремонности, я счел нужным помалкивать – как тогда, семь месяцев назад, в первые часы наедине с Фролом – своим самым первым сокамерником.

– Да, народу много, – осторожно произнес Слава. – А что сделаешь? Тюрьма! Пройдись по хате, подожди пять минут. Иди.

– Некуда! – грубо воскликнул обильно потеющий Дима Слон, и я понял, что он, войдя в камеру, пережил столь же мощный шок, как я – десятью минутами ранее. – Некуда! Мне бы со смотрящим перетереть…

Слава кивнул. Его глаза сузились.

– Хорошо. Я тебе устрою такую встречу. Попозже. А сейчас тебе тут быть не надо. Пойми, друг, я тебя едва знаю. Ты минуту назад зашел – и уже лезешь на мое одеяло, какие-то просьбы сразу, с кем-то перетереть… Остынь. Успокойся. Хочешь переговорить с людьми – иди в хату и переговори, познакомься, пообщайся, приди в себя…

– Я в себе, – возразил Слон с мрачной энергией.

– Конечно, в себе! – миролюбиво поправился Слава и задержал взгляд на стоптанных, серых от грязи полуботинках вновь прибывшего парняги.

Широкоплечий атлет снова издал носовой звук.

Слава Кпсс тем временем перевел взгляд с обуви Димы Слона на мои двухсотдолларовые баскеты «Гибок» – массивные, но отлично вентилируемые, натуральной кожи; яркие, как та жизнь, ради которой, собственно, они и делаются.

– Слышь, дружище, – басом произнес атлет и смерил Диму Слона взглядом, – тебе если сказали «пройдись», то ты лучше реально пройдись. Прямо сейчас.

– Базара нет! – вдруг кивнул Дима Слон, улыбнувшись и обнажив неожиданно дорогую фиксу из белого золота. – Базара нет… – медленнее и тяжелее повторил он и вышел.

Мускулистый блондин покачал головой и тоже скрылся за занавеской. Оставшись наедине со мной, Слава Кпсс сказал:

– Бывают же кретины… Значит, ты из «Лефортово»?

– Да.

– За что тебя? Статья какая?

– Мошенничество.

– А какой у тебя ущерб?

– В смысле?

– На какую сумму предъява?

– По моему эпизоду, – скромно признался я, – полтора миллиона долларов. А всего по ДЕЛУ – десять миллионов…

– Десять миллионов долларов, – тихо повторил мой собеседник, без малейших эмоций, потом задумался на мгновение и еще тише, шепотом, сообщил: – Кстати, я – смотрящий этой хаты. Положенец. Смотрю, то есть, за положением. Понимаешь, что это такое?

– Да.

– Отлично. Я сижу пятый год, и четыре из них я в этой хате – смотрящий.

Слава Кпсс вдруг изменился. Вместо тощего злодея на меня смотрел жизнелюбивый мальчишка.

– Здесь у меня все ровно, – небрежно произнес он. – Беспредела нет и не бывает. Налажен Общий Ход. Так что ты ни о чем не беспокойся. Побудь пока здесь, рядом со мной.

Я не стал возражать.

Очнувшись ото сна, я долго лежал с закрытыми (а вернее, с зажмуренными) глазами, не в силах заставить себя взглянуть на новую действительность.

Голове было дурно и тяжело. Теплый пот покрывал бедра, живот, бока; волосы слиплись; от неудобной позы шея затекла и теперь неприятно ныла.

Постепенно слуха достиг глухой шум сотни голосов. Изощренная брань, невеселый, каркающий тюремный смех, звяканье железной посуды, жужжание машинки для татуировок, бульканье кипящей воды, бормотание телевизора – нет, открывать глаза, вставать и внедряться в эту замысловатую, дикую круговерть я не хотел. Наоборот, первые несколько секунд нового утра прошли в надежде, что общая камера «Матросской Тишины» окажется ночным кошмаром, а истинное пробуждение вновь, как вчера и позавчера, состоится в чистеньком, уютном боксе Лефортовского изолятора…