Антон Борисов - Кандидат на выбраковку

– Нужно положить его повыше. Я не смогу его осматривать на полу.

– А может быть, вы так посмотрите? Вы ведь не будете сейчас проверять мое зрение? – заволновался я.

С собой они принесли только папки с бумагами. Никаких инструментов не наблюдалось.

– Нет, я не могу проводить осмотр на полу, – «окулист» был непреклонен.

«Повыше» имелся только стол. Бабушке нельзя было поднимать тяжести, но никто из пришедших помощь не предложил. Бабушка наклонилась и с большим трудом стала меня поднимать. По ее лицу было видно насколько ей тяжело и больно. Из-за грыжи и прочих болячек ей категорически запрещались подобные «упражнения». Но у бабушки был Характер. «Окулист» бесстрастно смотрел на усилия шестидесятидевятилетней женщины. Бабушка осторожно опускала меня на стол. Я уже почти прибыл на место, как вдруг почувствовал, что нога повисла и ударилась о край стола. Перелом. Я вскрикнул.

– Ты что, что-нибудь случилось? – «окулист» подошел ко мне, посмотрел в глаза. Попросил поводить ими вслед за пальцем. Я проделывал все полубессознательно – в тот момент было уже не до комиссии, внимание заняли боль в только что сломанной ноге и мысли о предстоящем спуске на пол и возможных при этом новых переломах.

Психотерапевт задала мне пару каких-то глупых вопросов. Лидия Петровна пощупала мой живот. На этом осмотр закончился.

– Без ортопеда мы ничего тебе дать не можем, никакой справки. Когда у нас будет его заключение, тогда тебе начнут начислять пенсию. – Тамара Сергеевна говорила это уже от двери.

– А когда ортопед должен прийти? Нам нужно его вызывать? – я все еще лежал на столе.

– Завтра или послезавтра, – послышалось уже из подъезда.

Ортопед пришел через неделю. Это был мужчина, высокий и худой. Возрастом, может быть, чуть старше тридцати. С ним была и Тамара Сергеевна.

– Ну, что у нас здесь? – услышал я, когда он еще находился в прихожей.

Единственное, о чем я в тот момент думал, это чтобы они не заставили меня перемещаться опять «повыше». У меня и так очень болела сломанная нога.

– Как называется твое заболевание? Ты можешь мне написать название? – ортопед уже стоял рядом со мной. Видимо, из-за того, что я лежал на полу, он мне казался очень высоким. Да еще и лицо у него было удивлено-вытянутое.

– Если хотите, я продиктую по буквам. Писать я сейчас не могу.

– Диктуй!

Я продиктовал. Как я понял, ортопед о моем заболевании ничего не слышал. Он присел рядом на корточки и снял с меня простыню, которой я укрывался. Увиденное его удивило. До этого он никогда не встречал больных с ногами, вывернутыми в разные стороны и деформированными от переломов так сильно, что они больше напоминали колесо. «Дохтор» попытался рукой нащупать мои колени и никак не мог их найти: все время его рука проскальзывала то ниже, то выше.

– Можешь согнуть ногу?

Левая нога у меня давно не сгибалась, сустав не работал, а правая была сломана накануне. Гнуть ее я не собирался.

– Нет, не могу. Болит.

Я смотрел на него, пытаясь понять, что он еще может от меня потребовать и зачем. Я понимал, что к освидетельствованию его осмотр и вопросы сейчас никакого отношения не имеют. Сейчас он ничем не отличался от обычных людей с их опасливо-любопытными взглядами.

– Ладно, на этом все. Я напишу заключение, – ортопед накинул на меня простыню и выпрямился.

– Будешь получать пенсию, – сказала, выходя из комнаты, молчавшая до сих пор Тамара Сергеевна. Пока ортопед проводил осмотр, она стояла рядом, и я иногда ловил ее взгляды, очень напоминающие взгляд ребенка, рассматривающего тритонов в террариуме. Такие взгляды меня всегда выводили из себя. Но здесь деваться было некуда, приходилось терпеть.

– Да, не забудьте, через год нужно снова проходить переосвидетельствование, – произнесла Тамара Сергеевна, взявшись за ручку входной двери и готовясь ее открыть.

– Я не понял, что через год мне вновь нужно будет вызывать всех и все повторять сначала? Это что – шутка такая? – закричал я вдогонку уходящим «комиссарам».

– Никаких шуток, каждый год нужно проходить переосвидетельствование, потому что каждый год что-то меняется, – донеслось из коридора.

– Значит, комиссия полагает, что в следующем году я начну ходить? Спасибо! Это очень обнадеживает!

Тамара Сергеевна вновь вошла в комнату, пытаясь понять, что это такое я говорю.

– Значит, вы считаете, я могу надеяться, что в следующем году стану ходячим? – повторил я. На этот раз в моем голосе она услышала откровенную издевку.

Психотерапевт внимательно посмотрела мне в глаза, и, наконец, до нее стало доходить, какими глупыми и жестокими были ее слова.

– Я даже и не знаю… – тон ее заметно изменился. – Постараюсь сделать, чтобы через год тебя не нужно было переосвидетельствовать. У нас такие правила, каждый год инвалидность нужно подтверждать, каждый год люди проходят переосвидетельствование…

Об этом я слышал. Года три или четыре назад довелось лежать в областной больнице, в детской ортопедии, и познакомиться с парнем, у которого выше колена была ампутирована нога. Он мне рассказывал, что каждый год ему приходится проходить комиссию. Ногу, точнее то, что от нее осталось, – культю – меряют линейкой. Если культя меньше десяти сантиметров, то это одна группа инвалидности, если больше – другая.

Я не придал особого значения его рассказу, полагая, что меня подобное не коснется. Измерять-то у меня нечего. Ан, нет. Коснулось. Да еще как! У меня аж дух захватило. Оставалось только лопнуть от гордости за уникальную систему социального обеспечения, планомерно унижающую и без того униженных природой, искалеченных болезнями и несчастьями людей. Какие человекообразные придумывают такие подлые правила? Какие оцинкованные сердца следят за их неукоснительным исполнением?

Через два месяца мне все-таки дали первую группу инвалидности пожизненно. Видимо, Тамара Сергеевна нашла нужные слова, сумевшие убедить тех, от кого зависело решение. Признаюсь – не надеялся.

Мне назначили пенсию, целых 37 рублей. Эти деньги были первым в моей жизни взносом в семейный бюджет. А дополнительно к этому поставили на «довольствие». Я получил право один раз в месяц получать паек – покупать в магазине ограниченное количество продуктов по «государственным» ценам. Это странно звучало, потому что все цены во всех магазинах были государственными. Однако шла вторая половина восьмидесятых, в стране зрел продовольственный кризис, и магазинные полки пустели. Просто так купить продукты, входящие в паек, становилось все труднее, поэтому и существовала такая государственная льгота для «незащищенных слоев населения» – паек.

В эти льготные группы включали также инвалидов войны и труда. В мой паек входили два килограмма мяса, в основном кости, килограмм колбасы, пачка гречневой крупы, две банки сгущенного молока. Паек для инвалидов войны и труда был немного богаче. Нужно сказать, что даже этому мы радовались. Через пару лет, в разгар перестройки из магазинов исчезло абсолютно все, что в них все-таки иногда бывало. Появились талоны на продукты, и люди стали получать уже ограниченное количество продуктов по талонам. Льготные пайки к тому времени исчезли. Формально льготы остались, но продуктов уже по пайкам не распределяли. Их, продуктов, просто не было.