Андрей Геласимов - Жажда. Фокс Малдер похож на свинью

«А ты чего на полу? — Из коридора доносится голос доктора. — Ну-ка вставай! Я же тебе сказал, забирайся на стол. Ты почему на пол улегся?»

«Там узко. Я упаду».

«Забирайся! Хватит болтать. Помогите ему. Он так никогда не встанет».

Я поворачиваю голову и вижу — ко мне идут ноги в женских туфлях. А врач где-то за спиной продолжает говорить. Мужской голос: «Надо же, решил лежачую забастовку здесь нам устроить. Поднимайте его на стол».

У нее руки тоже холодные, но мне уже почти все равно.

«А ну-ка приподнимись чуть-чуть».

«Мне больно».

«Я знаю. Сейчас в маску подышишь — и всё пройдет».

«В какую маску?»

«А вот поднимись — я тебе покажу».

Стол очень узкий. Она смотрит на меня темной половиной лица и пристегивает мои руки.

«Ну что, теперь будешь плакать? — Голос из-под повязки у нее стал другой. — Ты же у нас будущий солдат. Солдаты не плачут. Ты любишь кино про войну смотреть?.. Что? Говори громче. Чего ты шепчешь?»

Я повторяю: «Люблю».

«Ну вот. А солдатам, знаешь, как иногда бывает больно? И они не плачут. Они должны терпеть. Ты будешь терпеть, когда пойдешь на войну?»

Я киваю головой, но слезы вытереть не удается. Она пристегнула уже обе руки.

«Молодец. Сейчас я тебе вот тут кое-чем помажу — будет немного холодно, но ты потерпи. Ладно?»

Я снова киваю, и она мажет чем-то мокрым там, где на рубахе у меня дыра.

Мне не видно — чем она там намазала. Чувствую только, что липко. И стало еще холодней.

«Давайте наркоз», — говорит врач. На лице у него тоже повязка.

«Не бойся, малыш, — говорит она. — Маска плотно прилегает? Не верти головой».

Но я не вертел. Я хотел кивнуть, что прилегает плотно.

«Сейчас я включу тебе газ, а ты начинай считать от ста до одного. В обратную сторону. Понимаешь меня?.. Не верти головой».

И я начал считать. Но потом сбился, потому что старался держать глаза открытыми. Чтобы они не подумали, что я уснул. И не начали резать.

«Ты считаешь?.. Да перестань вертеть головой! Думай о чем-нибудь приятном».

Но я вдруг увидел эту, с длинными волосами. Как она бежит к воротам и забивает отцу гол. А потом глаза просто закрылись. Я хотел им что-то сказать, но не успел. Кажется, о том, что лучше буду считать сначала.

— А где Пашка? — сказал я, усаживаясь на переднее сиденье Генкиного джипа. — Опять, что ли, подрались?

— Сегодня Серегу будем искать без него, — ответил Генка. — У него дома проблемы.

— А вчера почему не приехали?

— Вчера у нас у обоих были проблемы.

— А я вас ждал.

— Ничего, — усмехнулся Генка. — У тебя семья теперь новая объявилась. Нашлось, наверное, чем время занять.

— Нашлось. Брата своего водил в школу на «Веселые старты».

— А мамка его чего? На тебя, что ли, пацана своего скинула?

— Да нет. К ней какие-то журналисты американские приехали. С ними была занята.

— Американские? — Он опять усмехнулся. — А отец твой куда смотрит? Уведут телочку. Она такая, ничего.

— Да это же все по работе.

— Знаю я их работу. Трахаются в своих редакциях без конца. Я бы сам с этой телочкой с удовольствием подружился. На предмет взаимной и бескорыстной любви. Отец-то у тебя уже старенький. Ей, наверное, скучно с ним. Ты как думаешь, полюбит она ветерана чеченской войны? Или сам уже яйца намылил? А, Константин?

Я промолчал и стал снимать куртку. В машине печка работала на полную мощь.

— Обиделся, что ли, Костя? Ты чего? Она же тебе никто. И отца своего ты, между прочим, сам видеть не хотел. Если б не я, ты вообще бы у них не остался.

— Я не обиделся, — сказал я.

— Брось ее вон туда, на заднее сиденье. Чего ты мнешь ее в руках?

Я развернулся, чтобы положить куртку, и в этот момент из кармана выпал листок.

— Опа! — Он тут же подхватил его, продолжая одной рукой вести джип. — Это у тебя что такое? Сам, что ли, нарисовал? Ни фига себе ты рисуешь! Классно! А почему никогда не говорил?

— Я вчера только рисовать начал.

— Да ладно тебе! — Одним глазом он смотрел на дорогу, а другим заглядывал в листок. — Сразу, что ли, так рисовать научился?

— До армии еще чуть-чуть рисовал. Один человек меня заставил.

— Умный человек. Спасибо ему скажи. А говоришь, тебя телочки не интересуют. Ты посмотри, какую классную нарисовал! Да еще с длинными волосами! Знаешь, как я люблю длинноволосых телок! Кто это?

— Знакомая моего отца.

— Слушай, вот батя у тебя молодец! С виду уже пердун пердуном, а телки вокруг него — самый цимес. Липнут молодые на старичка. Надо взять у него консультацию.

— Ей сейчас, наверное, лет пятьдесят.

— Да? — Он полностью отвлекся от дороги, чтобы внимательнее вглядеться в ее лицо. — А почему так молодо выглядит? Прикалываешь меня? Слушай, какой-то ты сегодня странный.

— Смотри на дорогу, а то врежемся во что-нибудь.

— Да я-то смотрю. А вот ты про телку мне рассказать не хочешь.

— Нечего рассказывать. Я тогда маленький был еще.

А теперь я большой. Генка тоже. Выросли и ездим по вокзалам — ищем Серегу. Которого нигде нет. Ни бомжи, ни милиция — никто ничего не знает. А Генка ментов не может терпеть. Я разговариваю, он в сторону смотрит. Или говорит — пойду сигарет куплю. В итоге садишься в машину, и под тобой что-то вечно хрустит. Валяются по всему джипу. «Парламент» или «Давидофф». Потому что Генка только дорогие берет. Сбылась мечта идиота. Американский джип. Сигареты валяются по полу. Даже не «Мальборо». А в школе, наверное, окурки сшибал. «Слышь, чувачок. Покурим?» Разговор у ДК. Где там, интересно, фрязинская шпана тусовалась?

— Ты пацанов в детстве тряс?

Он смотрит на меня и не понимает.

— Я говорю, копейки у пацанов отнимал?

— А! Ты про это! — он улыбается, припоминая. — Ну да, конечно. А как ты хотел?

Я никак не хотел. Ясно было, что он не в музыкальной школе учился.

— Били?

— Кого?

— Тех, которых трясли.

— По-всякому приходилось. А вообще я драться любил. Стоишь, еще разговариваешь с ним, а в голове уже так… знаешь… весело. И вот тут в животе замирает… Как холодом.

На милиционере была кожаная куртка. Черная, блестящая, такая гладкая. Сидела на нем коробом и почти не гнулась в локтях. Средневековый стражник в доспехах. Кого они убивают, чтобы содрать кожу такой толщины? Тулья у фуражки, как какой-нибудь памятник полету Гагарина в космос. Маленькое смеющееся лицо, которому безразлично, что оно маленькое. Главное, что над ним кокарда. Две узких лычки. Но шире, чем возможность сказать ему: «Да пошел ты на фиг, козел!» Намного шире. Под левым глазом такая розовая пимпочка. То ли бородавка, то ли еще что.

Вот в эту пимпочку Генка ему и долбанул.

Всегда было интересно: какие люди идут туда работать? Родители приехали в Москву по лимиту. АЗЛК или какой-нибудь завод по ремонту радиоприемников. Лет двадцать назад. Родственникам в письмах: мы теперь москвичи! Когда пишешь — даже самому приятно. С этого и начинаешь письмо. Но в гости посмотреть на сынишку — не зовешь. Потому что общага. И потому что надо приютить. И не на одну ночь. Не скажешь ведь: приезжайте, у нас тут такое метро! Покатаемся на эскалаторе, а к вечеру мы вас обратно на поезд посадим. Что дома скажут? «Да какие вы москвичи? Общага, блин, чуть не в Химках. Лимита!» Сами бы тут попробовали. А мать пишет: приезжайте на внучиков посмотреть. У брата давно уже трое. Мы осенью зарезали кабана. Сала хоть немного возьмете. А Витька все пьет. Трудно у вас в Москве-то там со свининой? На конверте обратный адрес — деревня Звизжи. А в конце письма, как всегда: «Досьвидания». Слитно и с мягким знаком. И что будешь ей отвечать? Подарков одних надо везти — никакой зарплаты не хватит. Поэтому в итоге проходят все эти двадцать лет. И вот АЗЛК дал квартиру. Две комнаты. Но мать уже умерла. И дядя Витя совсем спился. Значит, надо думать о сыне. Есть еще брат, но с ним как-то не по-людски. Приезжал лет восемь назад. Выпили и подрались. Сказал: и сын у тебя такой же. А какой? Нормальный. Время настало — пошел работать в милицию. Такая вот жизнь.