Эмили Дин - Все умерли, и я завела собаку

И там, в «Бургер Дилайт», за раскисшими чипсами и теплой фантой мы узнали, что он «никогда не хотел иметь семью и детей». Просто так случилось. Но глаза его наполнились слезами, когда он сказал, что тем не менее мы стали «единственным по-настоящему хорошим событием в этой абсурдной жизни». Папа сказал, что не нашел себе места в новом независимом существовании, которого так жаждала наша мать. И он предпочел бы никогда не упоминать о той роковой внебрачной связи.

Через несколько месяцев он познакомил нас с новой подружкой. У Русской, как мы стали ее называть, был таунхаус в Челси, где пахло благовониями и повсюду стояли тибетские древности. Она снимала фильмы о нарушении прав человека, ездила по странам, терзаемым войной, всегда носила шелковое белье и дружила с далай-ламой и полковником Каддафи (про которого мама говорила, что «НЕПРЕМЕННО переспала бы с ним»).

– Хочешь положить ладан в тапочки, дорогой? – как-то раз спросила она у отца, когда мы с Рэйч сидели у нее на кухне и пили воду со льдом.

Увидев, как эта маленькая посторонняя женщина с блестящими волосами обнимает нашего отца, мы встревоженно переглянулись. Я не понимала, как он может так открыто демонстрировать свою привязанность к другому человеку. Как может он называть ее «дорогой» – ведь этим словом он все еще по привычке называет нашу маму? В доме этой экзотической, гламурной женщины с тихим дзен-садиком и безукоризненно белой кухней он казался чужим. Словно потрепанная пишущая машинка в современном офисе.

Блестящая международная журналистка должна была казаться идеальным партнером для того, кто не любит обязательств. Но когда появляются два короля, двор становится слишком тесным.

Их отношения продлились меньше года, а потом начались конфликты. «О боже, Русская выкинула паспорт вашего отца в Темзу», – смеялась мама. Теперь она стала таким же увлеченным наблюдателем за его эмоциональной жизнью, как и мы с Рэйч.

Через несколько месяцев мы нашли под ковриком у двери напечатанное письмо, адресованное «Кристине, Рэйчел и Эмили». Слова были напечатаны, но внизу красовалась надпись перьевой ручкой: «анонимка». Казалось, это последнее доказательство, которое выведет на чистую воду злодея из фильма в стиле нуар.

Неудивительно, что на «анонимке» имелась почтовая марка со штемпелем Челси.

– Майкл только что в третий раз стал отцом, – прочла сидевшая на диване, скрестив ноги, Рэйч. – Его сын, Миша, будет жить в семейном пансионе во Франции. ЭТОТ ребенок был запланированным и желанным. В отличие от ВАС двоих, которыми Майкла постоянно шантажируют.

– Значит, мы с Рэйч – это те двое, которыми его шантажируют? – спросила я.

– Именно, – рассмеялась мама. – Прелестно!

По словам мамы, Русская имитировала беременность, засунув под платье подушку.

– Никакого чертового Миши и в помине нет.

Миша так и не материализовался, но я всегда буду ему мысленно благодарна. «Двое, которыми его шантажируют», стали нашей фирменной подписью – так мы с Рэйч подписывали каждую нашу открытку маме.

Краткий период домашнего спокойствия в Холли-Виллидж (по крайней мере, для «двоих, которыми его шантажируют») подходил к концу. Мама вечно ругалась с «чертовыми Уокерами» из-за аренды, поэтому мы приняли предложение наших друзей переехать в их дом в Ислингтоне, пока они живут за границей.

Холли-Виллидж стал очередным кадром в ленте нашей истории. Мне было грустно смотреть на опустевшие комнаты, в которых угасала жизнь. А друзья мамы приехали с вином и мешками для мусора, чтобы помочь нам переехать в новый временный дом.

Триклу новое место не понравилось. Вместо волшебного сада он получил крохотный клочок городского асфальта. Он бродил вверх и вниз по металлической винтовой лестнице, заглядывал в три наши спальни, выбирая себе самого надежного ночного компаньона.

В воскресенье папа, как всегда, обедал с нами. Он помог нам убрать и помыть посуду, а потом принялся листать каталог художественной выставки, купленный Рэйч.

– Можно мне взять этот каталог Шагала, Рэйч? – неожиданно спросил он.

– Конечно. С тобой все в порядке, папа?

Он посмотрел на нее так, словно глаза ему застили слезы. Но у папы часто появлялись слезы, когда он целиком погружался в культурное событие. Ему было достаточно малого – стихотворения Т. С. Элиота, сонета Шекспира, фильма Орсона Уэллса.

– Да, все хорошо. Я очень вас люблю. Вас обеих. Спокойной ночи, девочки.

И он захлопнул за собой дверь.

На следующий день, вернувшись домой из школы, я обнаружила на коврике три белых конверта. На одном узнаваемым папиным почерком было написано «Эмми». Я вскрыла конверт и прочла:

«Дорогая Эмми,

Когда ты будешь читать это письмо, я уже буду в самолете на полпути в Новую Зеландию, где начну новую жизнь в одиночку. Прости, что не сказал тебе этого лично».

Письмо было прекрасно написано – и неудивительно. Оно было трогательным. Оно было почти разумным. Папа писал, что «должен сделать это ради себя», что там у него появятся новые возможности, которые изменят его положение. В конце он приписал: «Надеюсь, когда-нибудь ты сможешь простить своего старого отца».

В комнату вошли мама и Рэйч, нагруженные пакетами с горячей рыбой и чипсами.

– Очереди просто огромные! Но я не могу готовить…

Заметив выражение моего лица, мама запнулась.

Я протянула им письма.

– Прочитайте… Папа уехал…

Ночь прошла в меланхолическом тумане, прерываемом истериками. Приехала тетя Лин, безукоризненно спокойная и решительная. С собой она привезла чековую книжку и телефоны адвокатов.

– Спасибо тебе, Майкл, – сквозь слезы сказала мама. – В моем ЧЕРТОВОМ кошельке всего СЕМЬ фунтов!

Из Брикстона на такси приехала бабушка. Она благоухала джином и громко кричала о своих «связях» в Интерполе.

– Не думаю, что этот Интерпол все еще существует, – шепнула мне Рэйч.

Вся мамина цивилизованность по отношению к отцу, продиктованная, по-видимому, желанием сохранить его в нашей жизни, мгновенно слетела. Она твердила о «принцессе маори», с которой он теперь «трахается». (Вообще-то, эта женщина была настоящей интеллектуалкой с активной гражданской позицией, но маме было легче представлять ее дурацкой примадонной.)

– Это ненадолго, – твердила она, прикуривая одну сигарету за другой. – Это никогда не длится долго.

Мы с Рэйч сбежали наверх в свободную комнату. Здесь мы частенько уединялись вместе – это была наша юношеская гостиная. Здесь мы болтали про мальчиков, пытались курить листья авокадо и слушали «Фрэнки едет в Голливуд». Рэйч недавно стащила у мамы старые альбомы «Битлз», но я решила, что сейчас нам нужна утешительная жвачка группы Wham . Мы улеглись на матрас и принялись за остывшие чипсы, поливая их слезами. Трикл, на которого в трудную минуту всегда можно было положиться, угнездился между нами.