Виктория Хислоп - Возвращение

– Очень сожалею, – извинилась Соня, – но мне пора.

– Скажите, пока не ушли, вы побывали в доме Лорки?

– Побывала. И поняла, что вы имели в виду, когда назвали его стылым. Так с ходу и не поймешь, в чем там дело, верно? Только сразу чувствуется, что для его обитателей все кончилось плохо, поэтому никто в нем столько лет и не жил.

– А парк понравился?

Ему искренне хотелось узнать о ее впечатлениях и было интересно, что она скажет.

– Как по мне, слишком уж он правильный. Надо постараться, чтобы превратить сад в столь угрюмое место, но владельцам это удалось.

Соня подумала, – ее слова о родном для него городе могли прозвучать грубо, но, услышав его ответ, облегченно вздохнула.

– Полностью с вами согласен. Место малоприятное. Сам Лорка бы его возненавидел. Я точно знаю. Как раз против такой чопорности и скудости воображения он и протестовал.

Благодушие пожилого мужчины вдруг резко сменилось гневом. Она не могла не сравнить его со своим отцом – воплощением кротости и терпения. Ничто не могло вывести Джека Хейнса из состояния молчаливого смирения. Хозяин кафе, что ни говори, был человеком другой породы. Она заметила промелькнувшую в его взгляде сталь, блеск которой наталкивал на мысль, что благодушие старика имеет свои пределы. Была у него и другая сторона. Соне пришло на ум, что в стереотипном представлении о горячности испанцев все ж таки что-то есть. Этот жесткий взгляд совсем не вязался с ее представлением о нем как об образчике доброты, каким она видела его до настоящего момента. То был отголосок злости, но не на нее, а на какую-то мысль, проскользнувшую у него в голове. Резче обозначились складки у рта, погас уже знакомый Соне огонек теплой улыбки в глазах.

– Мне и правда пора, – сказала она. – Спасибо за завтрак. Или за обед? Даже не знаю, но все равно спасибо.

– Приятно было побеседовать. Желаю хорошо провести время за танцами.

– Я уезжаю домой только послезавтра. Так что, может, еще загляну на завтрак, если у вас будет открыто.

– Конечно будет. За исключением редких выходных, я выхожу на работу каждый день, сколько себя помню.

– Тогда до завтра, – обрадовалась Соня.

Она улыбнулась, отчасти потому, что увидит его снова, отчасти из-за нескрываемой гордости хозяина за свое кафе, явно детище всей его жизни. Создавалось впечатление, будто он сам со всем управляется. Не было ни жены, ни сына, который последовал бы по его стопам. Она закинула сумочку на плечо и поднялась. До начала урока оставалось менее пяти минут.

До школы Соня добралась с небольшим опозданием и вошла в класс, когда Фелипе с Корасон уже приступили к показу новых движений. Только это была не сальса. Накануне вечером норвежки сходили на одно из представлений Сакромонте и теперь горели желанием научиться чему-нибудь из увиденного. Мэгги не стала возражать, а мужская часть группы согласилась при условии, что во второй части занятия они снова займутся сальсой. Уже второй раз за два занятия преподаватели могли продемонстрировать классу то, что, по их мнению, являлось величайшим танцем на свете.

Как только демонстрация закончилась и стих бешеный, похожий на пулеметную очередь перестук ног, Корасон крикнула своим ученикам: «Вот как мы приступаем к фламенко».

Музыка, под которую они сейчас танцевали, была совсем не похожа на дерзкое звучание сальсы, с чьим ритмом все они уже успели сродниться. Поймать ее ухом, прочувствовать ее пульс было не в пример сложнее; при этом все такты имели одинаковый размер, хоть удивительным образом и казалось, что сам метр часто меняется. Звуки гитары сопровождались хлопками, отмечавшими как сильные, так и слабые доли; эти удары, перекликаясь друг с другом, создавали ритмическое полотно невообразимой сложности, но временами разрешали рассинхронизированность и сливались в унисон, в один-единственный хлопок на последней доле. Соня напряженно вслушивалась, стараясь определить в ритме устойчивую последовательность.

Теперь Корасон держала руки высоко над головой. Гибкие запястья позволяли ей выписывать в воздухе идеальные круги, пальцы в такт музыке то сжимались, то разжимались. Бедра, следуя ритму, вольно покачивались, и время от времени она подчеркивала сильные доли прищелкиванием языка.

Вскоре движения за ней с большим или с меньшим успехом стала повторять вся женская половина группы.

Так они разогревались минут десять-пятнадцать, подстраиваясь под ритм. Из полугипнотического состояния их периодически выдергивали назидания Корасон:

– Прислушайтесь! Слышите их? – спрашивала она, без особого труда умудряясь одновременно покачиваться и разговаривать. – Удары о наковальню? Звуки ковки?

Группа смотрела на нее с потерянным видом. На их тугодумие она отвечала испепеляющим взглядом и упорно не отказывалась от сравнений.

– Ну же, – вскрикивала она, теряя терпение, – прислушайтесь! Дзынь! Дзынь! Дзынь! Дзынь! Вы что, не заходили в Альбайсин? Не замечали, сколько там кованого железа? Не слышали звуки из кузниц? Разве они до сих пор не разносятся по этим узким улочкам?

Кто-то сдавленно хихикнул, но, в представлении Корасон, из-за своей бестолковости в накладе останутся только они сами. У нее ни времени, ни сил на разъяснения больше не осталось.

Соня услышала отзвуки работы в кузнице, ей даже представилось, как в короткие промежутки между ударами над наковальней заносится молот. Все-таки Корасон не безумна. Она хлопала в ладоши и раскачивалась для того, чтобы нагляднее донести до учеников нужный образ, и те из них, кто не был лишен воображения, могли расслышать звуки кузницы.

– А сейчас повторяйте за мной! Вот так!

Складывалось впечатление, что Корасон, раздающая указания как заправская командирша, вернулась наконец в родную стихию. Сальса была для нее на вторых ролях, ее сердце безоговорочно принадлежало фламенко.

Она сжала кулаки, потом постепенно, по одному, стала разгибать пальцы, начиная с мизинца и заканчивая большим, следом еще раз, потом с вариациями: начала с указательного и продвигалась к мизинцу, все это время не прекращая выписывать запястьями круг за кругом, вперед-назад.

С непривычки запястья у Сони свело, руки заломило. У Корасон в движении находились не только кисти, но и все руки целиком: изгибаясь как змеи, они то тянулись вверх, поднимаясь над головой, то опускались вниз, прижимаясь к корпусу. Ученики, кто во что горазд, старались не отставать.

– Мира! Мира! – вскликивала она со смесью досады и безграничного энтузиазма. – Смотрите!

Корасон знала, что у них может получаться гораздо лучше, но на это понадобится время. Пока они поработали над верхней частью тела, и это только начало.

– Хорошо. Хорошо. Муй бьен . Перерыв.