Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

— Хорошо.

Я вжимаю ногти в ладонь.

— Господин Форбат, дорогой, почему вы не спустились в зал? — шипит он на Дюри.

— Я останусь здесь, с Кати.

— Может быть, вы и правы. Что еще можно сделать? — слышу я.

Что это? О чем это они? У меня голова идет кругом.

— Дюри, — я изо всех сил стараюсь не поддаться головокружению, — помогите мне…

— Кати!..

— Помогите мне… Лаци не пришел на мою премьеру.

И слышу у себя над ухом быстрое и резкое:

— Идиотка! Наверняка он в эту самую минуту приехал и уже не смог подняться на сцену.

Да, да, возможно, он здесь. Лаци в зрительном зале волнуется, так что сердце бьется в горле, его мучит совесть, в антракте он будет стоять передо мною на коленях и поздравлять так, что я снова на сто лет потеряю голову.

Второй раз по сцене проносятся волны гонга. Тишина. Дюри еще раз сжимает мне руку и отходит назад, за кулисы. Я слышу едва уловимое трение колечек занавеса.

— Один, — шепчет выпускающий.

Туфли перестают жать.

— Два…

Прошло головокружение.

— Три…

Я берусь за ручку двери и легко, едва касаясь земли, вступаю на сцену.

— Дорогой, ты не знаешь, куда я сунула мой сюрприз к твоему дню рождения? — вскрикиваю я с любопытством, стоя у внутренней лестницы квартиры.

По залу пробегает смех, как того и требовал Коромпаи. Я с удивлением смотрю на верх лестницы и чувствую, что публика принимает меня с симпатией. Воздушные шарики, толпившиеся вокруг сердца, улетают, воздух сцены как будто становится свежее. Я сильная. Теперь по роли я медленно отворачиваюсь от лестницы, чтобы зрителям хорошо было видно озабоченное выражение моего лица. Невинно, большими глазами я смотрю на зрительный зал. И вот у меня снова начинают дрожать ноги. Два средних кресла в первом ряду зияют пустотой.

Я умираю. Это моя первая мысль. Лаци не пришел на мою премьеру. Два пустых кресла. Они вместе. Жаклин и он, они вместе, вдвоем.

По пьесе Дюри моя вторая фраза такая, что мой муж не отвечает потому, что наверняка еще спит. Кошмар, у меня в голове кишат совершенно другие слова, мне хочется выйти к рампе и крикнуть в публику:

— Мой муж не отвечает потому, что его нет дома. Он наверняка за городом в нашем летнем доме на Надьковачском шоссе с Жаклин; они занимаются любовью, они не заметили, как пролетело время, поэтому их здесь нет.

Я не подхожу к рампе, а взбегаю на третью ступеньку лестницы.

— Ты не отвечаешь, потому что еще спишь?

После короткой паузы наверху появляется Фери Ковач, мой партнер. В эти две секунды я думаю о Париже. О той ночи. Они тогда познакомились. Возможно, она уже тогда стала его любовницей, они тайно переписывались, и весь этот совместный французско-венгерский фильм Жаклин затеяла только затем, чтобы встретиться с Лаци. Испорченная дрянь! Да, она не излучает чувственность, а выглядит ну просто рекламой здорового питания, и я ей поверила, идиотка я несчастная…

И мы играем пьесу. По глазам Фери Ковача я вижу, что он мной доволен, каждая фраза идет великолепно, мои движения естественны и непринужденны, зал напряженно следит за мной с самого момента выхода на сцену. А мне тем временем всякие ужасы лезут в голову. Мне чудится Марика, отвечающая в школе урок.

Я слышу вопрос:

— Кого мы называем мамой?

— Мамой мы называем такой индивидуум, — отвечает Марика внятно и с выражением, — которого обманывает папа.

— Правильно, Марика. И как он ее обманывает?

— Методом, называемым «верность».

— Правильно. Скажи еще только, что обычно используют для обмана?

— Для обмана обычно используют тетенек, которых можно разделить на несколько групп, а именно на отечественных и зарубежных.

Мне нисколько не мешают накатывающие на меня волны бреда. Пока говорит Фери Ковач, в моем мозгу снова и снова прокручивается фильм, а когда идет мой текст, звук и изображение исчезают. Я знаю, что великолепна. На это я не рассчитывала.

Когда после первого действия закрылся занавес, в зале дружно раздались аплодисменты. «Раз, два, три», — считаю я. Сейчас я кланяюсь девятый раз.

Форбат прыгает за занавесом.

— Кати! Кати! Мне обеспечено великолепное имя!

Все хлынули на сцену — декораторы, осветители, пожарники, гримеры.

— Все кончилось благополучно, никто не пострадал!

— Браво! — кричит Коромпаи.

— Всего несколько царапин, — продолжает Форбат.

— Поздравляю, — совершенно неожиданно целует меня в губы бутафор дядя Колб.

— Фантастическая удача! — слышу я у себя за спиной.

Что это? О чем речь? Чего они хотят? Почему они меня теребят?

— Катика… — обнимает меня Дюри, — во время действия я сбегал в больницу… Ничего страшного, завтра уже все будет в порядке…

— А мы уже думали, что… — рвется вперед директор.

— Воздадим хвалу господу, — слышится с колосников.

Все смеются, услышав глас с небес, обнимают друг друга, кидаются ко мне, чуть не душат.

— Тихо! Спокойно! — кричит Дюри и поднимает руку. — Дайте я скажу ей наконец, ведь она, бедная, ничего не знает…

Мне дурно, вокруг меня колышется счастливая толпа.

— Катика, мы тут все были под впечатлением жуткой вести. В то время как я вез вас из дому в театр, пришло известие, что ваш муж попал в автомобильную катастрофу.

— Лаци! — взвизгиваю я, хотя знаю, что большой беды не может быть, ведь в последние минуты все только об этом и говорят.

— Для беспокойства нет никаких причин, я только что от него, в общем-то, ничего не случилось, трехсантиметровый порез на подбородке и две незначительные раны на правой руке. Завтра он уже может выписываться.

Я вцепляюсь в плечи Дюри. Он продолжает:

— Думая, что он в тяжелом состоянии, мы хотели скрыть от вас до конца третьего действия… Но сейчас вы уже можете спокойно играть дальше, с Лаци не случилось ничего страшного, впрочем, вот и его собственноручное послание.

Я выхватываю у Дюри из рук записку. Действительно почерк Лаци. Буквы такие же, как всегда, никаких искажений, в почерке не чувствуется никакой неуверенности. «Не сердись за этот небольшой несчастный случай, душой я с тобою и уже завтра вечером буду аплодировать тебе, моя единственная». Я знаю, что выгляжу идиоткой, но на глазах у заполненной народом сцены я целую письмо Лаци.

— Прочтите! — гремит голос колосников.

Я читаю письмо вслух. Все аплодируют.

Дюри обнимает меня за талию, и мы идем в уборную. Так вот почему все были такими мрачными, смущенными и торжественными, а я-то думала, что они во мне не уверены… Я пью свой лимонад.

— С Лаци действительно все в порядке?

— Абсолютно.

— А как это случилось?

— Он врезался в военный грузовик. Машина, как сказал Лаци, сплющилась, как цветок в гербарии, и перешла в область воспоминаний, а он оказался гораздо долговечнее машины.