Миклош Дярфаш - Был однажды такой театр

— Терпение, только терпение…

Ничего другого от него нельзя было добиться.

Директор, чувствовавший, что авторитет и будущее театра, а заодно и его собственная судьба поставлены под угрозу, с отчаяния послал мальчишку-полового на квартиру к Изе Лукач.

Появление господина Шулека и Дюлы не вызвало у директора особого энтузиазма. Он отказался от помощи и попросил их убраться куда подальше. Тогда господин Шулек по-отечески взял Дюлу за руку и отвел его к буфетной стойке. Оттуда открывался прекрасный вид на столик, за которым восседал непримиримый рыцарь.

Дюла не усматривал в происходящем ровным счетом ничего смешного. Зрелище, представшее его глазам, при всей своей необычности, вызывало у мальчика, скорее, трепет, нежели улыбку. Вглядываясь в гудящую толпу любопытных, глазевших на облаченного в доспехи актера, он вдруг почувствовал, что должен совершить что-нибудь не менее значительное. Чувство это становилось все сильнее и сильнее и в конце концов растопило страх, преследовавший Дюлу все три года после побега из дому. Его охватила удивительно приятная легкость. Пожалуй, он даже чуть-чуть возгордился своим поступком. С особой нежностью подумав о матушке, он решил во что бы то ни стало освободить ее из-под отцовского ига. Это было проще простого: следовало накупить на сэкономленные гроши лотерейных билетов, выиграть кругленькую сумму, откупить театр в свое личное пользование, потом выписать матушку в Сегед, жениться на девочке в белом и…

Мысли роились под бордовой феской и уносили Дюлу в заоблачные дали. Он не отрываясь смотрел на закованного в латы влюбленного и потихоньку молил бога о том, чтобы Иза Лукач вняла призыву и явилась. А если нет, тогда пускай все навечно останутся на своих местах — и Корода, и любопытные, и весь этот город. Пусть окаменеют, как Помпея под пепельным ливнем. (О Помпее ему, кстати, тоже поведал дядюшка Али — один из его родственников был прямым потомком тамошнего стража ворот.) Директор суетился все больше, речи полицейского становились все громче и убедительнее, а Дюла с трудом сдерживал радость при виде неумолимой брони и мерно подымающегося и опускающегося стакана. Он усмотрел в этой дикой истории совсем не то, что прочие — господин Шулек, к примеру, или директор театра. Он понял что-то очень важное о любви.

Когда в ходившей ходуном толпе вдруг появилась Иза Лукач в сопровождении белого как мел мальчишки-подавальщика, Дюла был вынужден уцепиться за господина Шулека, чтобы не упасть. Иза почти вбежала в ресторан, ни на кого не глядя, схватила актера за руку и, к всеобщему изумлению, увела его к поджидавшему у входа извозчику.

В тот же вечер, в «Синем бочонке», трое родителей поведали Дюле, что Иза Лукач, узнав о приключениях в ресторане «Замковый сад», тотчас же написала помещику, что порывает с ним навсегда, и сломя голову понеслась на набережную Тисы. Дюла сидел и слушал, а белые теннисные туфли под столом нервно потирали друг дружку. Декораторы, не исключая и самого Хермуша, смаковали подробности давешнего скандала и радовались предстоящей свадьбе, полагая, что вся эта история пойдет театру на пользу. Дюла твердо усвоил одно: он тоже должен совершить что-нибудь необыкновенное, если хочет, чтобы девочка обратила на него внимание. Отныне он был влюблен в нее окончательно и бесповоротно.

Несколько дней спустя на Уйсегедском мосту судьба предоставила Дюле подходящий случай.

Дело было в жаркий послеобеденный час. После встречи с девочкой в белом Дюла перестал принимать участие в традиционных сиестах, хотя раньше очень любил это времяпрепровождение — ничего не могло быть приятнее, чем дремать, свернувшись калачиком, на плюшевой подушечке, позаимствованной в бутафорской. В последние тревожные дни он предпочитал бродить по городу — по бульварам, вокруг собора святого Роха, вдоль набережной Тисы. В тот день он решил перейти на другой берег.

Дюла никогда не любил читать, а бросив школу, и вовсе перестал этим заниматься. Его не привлекали ни толстые романы, ни короткие рассказики, из тех, что печатают в газетах. Чтение ему заменяла фантазия. Он выдумывал разнообразные истории, воображая себя их участником и расцвечивая самыми невероятными подробностями. Бродя в тот день среди только-только зазеленевших деревьев и поддавая ногой камешки, он мечтал о девочке в белом. Отыскав дерево с более или менее солидным стволом, он вытащил из кармана новенький перочинный ножик, доставшийся ему в обмен на четыре театральных билета, и аккуратно вырезал на дереве свои инициалы. К глубочайшему его сожалению, он не мог вырезать рядом монограмму своей возлюбленной, так как не знал ее имени. Пришлось удовольствоваться своей монограммой.

И вот, когда он возвращался с другого берега Тисы, случилось чудо. Дойдя примерно до середины моста, он увидел ту самую девочку. Она шла ему навстречу. Дюла подумал было, что ошибся, что все это — плод его воображения. Только услышав звук ее шагов, он осмелился поверить в реальность происходящего. Девочка тоже заметила его издалека — походка ее вдруг стала неуверенной. Она замедлила шаги и прижала к груди зонтик, точь-в-точь такой, как у взрослых барышень. Дюла был в своем обычном матросском костюме. Не хватало только фески, отданной портному в починку.

Мальчик был так потрясен совпадением, что едва не лишился чувств. Эта удивительная встреча, над водой, под безоблачным небом… нет, здесь не обошлось без вмешательства высших сил. Ошалевший Дюла рванулся девочке навстречу и едва не сбил ее с ног, но в последнюю минуту затормозил, вцепившись рукой в перила. Девочка перепугалась, а Дюла, очутившись в непосредственной близости от нее, так растерялся, что скорчил совершенно нелепую рожу.

— Ой! — пролепетал он, бессмысленно уставившись в нежное личико, осененное розовой тенью зонтика, но потом спохватился и отвесил девочке самый изысканный поклон, призвав на помощь весь свой театральный опыт: — Пардон.

Девочка совершенно растерялась от неожиданности. Ее тоже поразила эта случайная встреча. И, кроме того, смутила пестрота Дюлиного костюма. Дюла в свою очередь никак не мог оправиться от потрясения.

— В Уйсегед идете? — кое-как выговорил он наконец.

— Да, — девочка опустила ресницы.

— А я как раз оттуда. — Дюла попытался улыбнуться.

— Я к бабушке иду. — Девочка шевельнулась, словно прося дать ей дорогу.

— А сами вы не из Сегеда?

— Из Сегеда.

— Я потому спрашиваю, что вы не по-сегедски говорите.

— Меня мама отучила. А вот папа, тот по-сегедски говорит, совсем как крестьяне, — прошептала девочка.

— А я в Задунайском крае родился. И матушка оттуда родом… В Алфёльд мы позже переехали, я уже в школу ходил… Так и не смог привыкнуть…