Екатерина Вильмонт - Птицы его жизни [litres]

– А где вы живете, Мирослав? В Москве?

– Нет. В Швеции. – Он густо покраснел. – Так вышло. Хотя совершенно влюблен в нынешнюю Москву… И в Подмосковье… Так хотелось бы иметь мастерскую в Подмосковье… Мне тяжело там жить, постоянно считаясь с их бредовыми ценностями. Я однажды на набережной залюбовался молодой девушкой-норвежкой, она была поистине прекрасна, такая дивная северная красота… При этом я ничего не имел в виду, это было просто эстетическое удовольствие…

– Она обвинила вас в домогательствах?

– Именно! Еле отбоярился… А знаете, когда я в Шёнефельде увидел, как вам в рюкзак что-то засунули, я в первую минуту испугался, что вы заорете, если я подойду. Но потом подумал – она русская, скорее всего еще нормальная…

– Ой, Мирослав, скажите, а в этот кувшин можно воду наливать?

– Можно. Жаль, я завтра вынужден уехать, а то подарил бы вам три красные розы, больше в кувшин просто не влезет.

У меня сердце оборвалось. Он уедет! А как же я теперь?

– Вы огорчились, Глаша?

– Да. Очень.

– Я сам огорчен не меньше, но мне необходимо готовиться к выставке в Копенгагене… Мне будет тоскливо без вас. Но мы же можем общаться по скайпу, переписываться… Я ни за что не хочу потерять связь с вами. – Он взял в руки мои ладони и зарылся в них лицом.

Но тут объявили, что наш рейс подходит к концу и нам пора сходить на берег.

– Черт бы их побрал! – проворчал он.

Тут же подскочил официант со счетом. Я подумала, он там, в Европе, небось привык, что женщины сами за себя платят, потянулась за сумочкой, но он так сверкнул глазами, что я отдернула руку.

– Не вздумай! Я ненавижу эту феминистскую чепуху! Я все-таки воспитывался в интеллигентной московской семье и не желаю подлаживаться…

Я заметила, что впервые он обратился ко мне на «ты». Интересно, что дальше? Он поедет меня провожать и напросится «на чашку кофе»? Мне безумно этого хотелось, но я органически неспособна делать первые шаги…

– А давай немножко погуляем по набережной? – предложил он. – Погода уж больно хорошая.

– Давай!

Мы немного отошли от пристани и вдруг он обнял меня, как там, в аэропорту, прижался губами к шее под ухом и так замер. Я вся дрожала. А он вдруг зашептал:

– Глашенька, судьба моя, я люблю тебя, ты мне предназначена, я чувствую… И еще чувствую, что я тебе тоже почему-то нужен… Молчи, не говори ничего… Я сейчас еще не имею права на тебя, я в ближайшее время рассчитаюсь со всеми долгами, моральными и материальными и вернусь в Москву, к тебе, если ты меня еще примешь… Я пока просто еще не имею на тебя права…

Он оторвался наконец от моего уха и поцеловал в губы. Мне показалось, что поцелуй длился вечность.

– Я буду тебя ждать, – прошептала я.

Он еще раз поцеловал меня.

– Спасибо, любимая!

Он посадил меня в такси со словами:

– Прости, но мне надо немножко остыть.

И захлопнул дверцу.

У лифта я столкнулась с Марьяной.

– Привет, подруга! Эй, Глашка, что с тобой? Глаза просто сумасшедшие… Ты откуда и что это за коробка? – забросала она меня вопросами.

– Ой, Марьяша…

– Я к тебе! Рассказывай! Где была? На свиданке? Чего ты вцепилась в эту коробку! Дай сюда, я гляну… Обалдемон! Это ж с выставки кувшин… Да не молчи ты! Ты… с ним встречалась, да?

– Ага. С ним. Ой, Марьяшка…

– Но каким образом?

И я все ей рассказала.

– Обалдемон, Глашка! Но вообще-то…

– Что?

– Мало ли что разгоряченный мужик наобещает, а этот вообще натура художественная, фантазия разыгралась, в Москве с этим проще, чем в Европах…

– Ты это к чему сейчас?

– Ты губу-то особо не раскатывай! Даже если он в тебя втюрился, его мадама быстро прочухает, и чего от нее можно ждать, большой вопрос… А ты не спросила, Гончар – это его настоящая фамилия или же псевдоним?

– Ни о чем я не спросила, я как в тумане была… Ничего, пойду на работу, оклемаюсь.

– А он тебе свои координаты в Швеции оставил?

– Только телефон. А зачем мне его координаты в Швеции?

– А вдруг Андрей Олегович в Швецию соберется?

– Да вроде у нас со Скандинавией связей нет.

– А вдруг возникнут?

– Возникнут, позвоню.

– А вообще звонить ему будешь?

– Первая – нет.

– Между прочим, правильно. Судя по твоим рассказам, он здорово зависит от этой мадамы и стыдится этого. И спит с ней наверняка.

– Ясен пень!

Мы еще долго обсуждали события этого вечера, благо завтра воскресенье и можно поспать подольше. Я думала, что не усну, но задрыхла самым бессовестным образом.

Проснулась я от телефонного звонка. На часах было одиннадцать. Звонили на домашний.

– Глашенька, здравствуйте!

– Людмила Арсеньевна. Что-то случилось? – вдруг перепугалась я.

– Нет, Глашенька, я просто хотела поблагодарить вас за эти дивные посудки для Машука! Это просто восторг! И как вам в голову пришло?

– Случайно! Увидела в витрине зоомагазина, вот и купила.

– Огромное вам спасибо! Глашенька, у меня есть еще одна тема… Но это не по телефону. Мне хотелось бы встретиться с вами наедине, есть один разговор, но Андрей Олегович о нем знать не должен.

– Господи помилуй! Ну, в принципе я готова…

– Вы сегодня днем заняты?

– Да нет.

– Тогда, может быть, встретимся где-то и пообедаем, я вас приглашаю! Андрей Олегович тоже приглашен на обед к своему коллеге, а я терпеть не могу его жену…

– Хорошо, – засмеялась я. – Где и когда?

Она назвала мне адрес ресторана на Ленинском проспекте. И время – в три часа.

Я долго ломала голову над тем, что ей от меня понадобилось. Вероятно, Андрей Олегович чем-то болен, и она хочет, чтобы в поездках я следила за тем, чтобы он не нарушал диету, или что-то в этом роде.

Ровно в три мы столкнулись у входа в ресторан.

– Какая вы пунктуальная, Глаша!

– Ненавижу опаздывать куда бы то ни было.

– И на свидания не опаздываете?

– Иной раз и хочу опоздать, а не получается! – засмеялась я.

Мы сели за столик, Людмила Арсеньевна явно мялась, не решаясь начать волнующий ее разговор. Нет, тут дело не в диете Андрея Олеговича.

– Людмила Арсеньевна, вы же хотели о чем-то поговорить…

– Да, Глаша, вы, вероятно, удивитесь, что я с этим обращаюсь к вам. Дело такое… конфиденциальное… Но я хочу начать издалека, иначе трудно будет понять… Вы, вероятно, знаете, что у нас был сын… Котя, Константин. Что-то слышали об этом?

– Только сам факт… Андрей Олегович как-то вскользь упомянул…

– Мы оба страшно виноваты перед Котей. Меня это несказанно мучает! Думаю, Андрея тоже, но он молчит, он упрямый и твердолобый! Впрочем, в его работе эти качества пригодились, но вот с сыном… Но я виновата куда больше, я же мать… Но я была еще молода, безумно любила мужа и считала себя обязанной во всем ему помогать, и Котя… рос как трава… А когда мы спохватились, было уже поздно, мы его упустили, он связался с дурной компанией, вел себя с нами черт-те как, и в один прекрасный день Андрей просто выгнал его из дому. Как сейчас помню, Котя тогда страшно побледнел, прищурился и сказал тихо, но я похолодела… «Хорошо, отец, я уйду, но учтите, больше вы меня никогда не увидите, и я никогда вам этого не прощу! И не вздумайте искать меня! Раз в год вы будете получать открытку с сообщением, что я жив. И на этом все!» И он ушел. Я побежала за ним, но он уже исчез. Конечно, я пыталась его искать, я чуть не развелась с Андреем… Я знаю, что Котя жив. Открытки приходят регулярно, раз в год. И написаны они его рукой. Но тем страшнее эта мука…