Эрик Нойч - Мир на Востоке

— Франк, — сказала она однажды, — хватит витать в облаках. Как говорится, на бога надейся, но и сам не плошай. Раз у тебя сейчас такая удачная полоса, то надо взять максимум. Сам ведь знаешь, что фортуна в любой миг может перемениться.

— Ты о чем?

— Надо ловить момент! Тебе необходимо защитить диссертацию. Ту, что ты писал до сих пор, можешь смело выкинуть в помойку. Ты уж доверься мне, на такие вещи у меня нюх. Как я никогда не давала тебе плохих советов по части твоего гардероба, так и здесь, поверь, плохого не посоветую. Конечно, ты волен поступать по своему усмотрению, и в любом случае последнее слово останется за тобой, и все же прислушайся к жене…

Он вскинул голову и посмотрел на нее, пока еще не очень придавая значение ее словам. Что у нее на уме? Еще не хватало, чтобы она вертела им!

За окном была ясная звездная ночь. Он вернулся довольно поздно, задержавшись на совещании, где обсуждался срыв дессауским цементным заводом экспортных поставок в страны «третьего мира», прежде всего в Египет и Бирму. Его дети, Роберт и Клара, уже спали. Ильза сидела с ногами на диване, в капроновой комбинации, сквозь которую просвечивала загорелая кожа с мелким черным пушком, будившая в нем желание. Придя с работы, он даже не успел принять душ и вот сидел, разморенный пивом, которое ему заботливо подливала Ильза.

— Давай конкретно. Что ты хочешь всем этим сказать?

Она задумалась, а потом медленно произнесла:

— Не кажется ли тебе, что есть смысл выбрать для диссертации другую тему, а именно — перепрофилирование? Тема может быть сформулирована примерно так: «Борьба за перепрофилирование на Айзенштадтском металлургическом комбинате и ее отражение на страницах периодической печати». Насколько мне известно, никто еще эту проблему не затрагивал. Ты будешь первым.

Он опешил. Его поразила безукоризненная логика Ильзы, и он спросил себя: как это ему самому раньше не пришла в голову такая блестящая мысль?

— Ты просто гений, — сказал он, нежно притянув ее к себе. — Что бы я делал без тебя?

Не откладывая дело в долгий ящик, Франк поделился своей идеей с коллегами из окружного комитета, с секретарем по экономике — своим непосредственным начальником — и, получив их одобрение, списался с профессором Нидерхалем, давним руководителем его дипломной работы, который и без того укорял Франка, что тот после университета не подает о себе никаких вестей. Он отправился в Лейпциг и, сидя в тряском поезде, испытывал столь огромное удовлетворение собой, что оно читалось во всем его облике. Он возвращался в университет победителем! В годы учебы его однокурсники, и особенно несколько берлинцев, державшиеся со столичным апломбом, а потом как полные ничтожества канувшие в лету, третировали его, провинциала, строили против него подлейшие козни. Они добились своего: он попал на брикетную фабрику, что было равносильно ссылке и служило наказанием за его взгляды на социалистический коллективный труд, несколько отличные от сталинских. Минули годы, и вот он стал большим человеком, да не каким-нибудь там завкафедрой или директором, а руководителем отдела в высшем партийном органе своего округа. Хотел бы он посмотреть, смог ли кто-нибудь из его сокурсников повторить его карьеру или, скажем, кто-нибудь из доцентов или профессоров, сильных только по части теории и ничего не смыслящих в практике, да, да, той самой практике, в области которой он и проявил себя специалистом экстра-класса.

Поднимаясь по лестнице в кабинет Нидерхаля, Франк чувствовал, что в нем с каждым шагом растет волнение: как встретят его в стенах alma mater, как будут держаться с ним бывшие однокашники? В то же время он повелел себе быть деликатным, никоим образом не выдавать своего превосходства, ибо помнил, что когда-то нажил здесь своей надменностью немало врагов и сильно осложнил себе жизнь.

Секретарша — как ему показалось, чуть подобострастно — попросила его немного подождать. Профессор, сказала она, читает лекцию, с минуты на минуту будет перемена, и он придет.

Франк отлично помнил эту старую деву, превратившуюся теперь совсем в старушку. В студенческие годы они называли ее меж собой «леденец», поскольку имя ее было Леда, а фамилия — Нетц. Теперь она уже не отваживалась говорить ему «ты». Это его вполне устраивало. Чтобы как-то убить время, он решил кое о чем ее расспросить.

— Как поживает Ильгнер? Был бы рад его повидать.

— Должна вас огорчить, товарищ Люттер, — отвечала она, прячась за пишущую машинку, — он уже давно живет не в Лейпциге. Нашел место ответственного секретаря в какой-то провинциальной газете, не то в Зуле, не то еще где.

— Понятно, — сказал он, сообразив, что говорить с нею, в сущности, совершенно не о чем. Да и вообще здесь не осталось почти никого из тех, с кем он когда-то сходился в ожесточенных спорах, кто бы ему напомнил о годах молодости. Кроме Нидерхаля — тот по-прежнему был деканом факультета журналистики, что, впрочем, хорошо, ибо человек он достойный и по самому большому счету заслуженный. Франк, во всяком случае, сохранил к нему уважение…

После того как они обсудили вопрос о диссертации, профессор заметил:

— Мы тебя недооценили, Франк, и были к тебе несправедливы. Я рад, что ты не держишь на нас зла. И все же для нашего факультета это постыдная история, а для меня как преподавателя — поучительный урок…

Нидерхаль одобрил тему. Таким образом, перепрофилирование приобрело для Франка еще одно качество: не только дело большой общественной значимости, но и его личной заинтересованности. «Перепрофилирование народных предприятий как проявление научно-технической революции при социализме в зеркале прессы (на примере металлургического комбината «Нижняя Заале») — так гласило условное название его диссертации, предложенное Нидерхалем. Тяжеловесность заголовка несколько смутила Франка, но тут уж ничего не попишешь — наука!

Необычайно довольный результатом своей поездки, Франк по возвращении домой тотчас приступил к работе над диссертацией. Собирая материал, он, понятно, сосредоточился главным образом на «Вархайт» и особенно «Факеле», как заводской многотиражке, имевшей к проблеме перепрофилирования самое непосредственное отношение.

То, что уже успел подметить Мюнц, не ускользнуло и от внимания Люттера, а именно: по вопросу перепрофилирования комбината редакция многотиражки занимала явно нейтральную, если не сказать — выжидательную, позицию. Вместо того чтобы активно пропагандировать перепрофилирование и продергивать его противников, Ахим Штейнхауэр использовал газетную площадь для своих весьма сомнительных литературных упражнений. Вот и опять он напечатал свою новеллу, хотя со времени публикации предыдущей прошел всего месяц с небольшим.