Эрик Нойч - Мир на Востоке

— И ты терпишь, Мулле, что нас с тобой так оскорбляют? Что какой-то прохвост потешается над нашей внешностью?

Музыка оборвалась. Все повскакали с мест и уставились на Мулле, ожидая, как он поступит с обидчиком. Поняв, что у него нет иного выхода, как быть героем, Мулле с грозным видом поднялся со стула, хоть и чувствовал, что едва держится на ногах.

— Молодец! Врежь ему, Кактус! — раздались отовсюду подбадривающие крики.

Поначалу Вамсбах был настроен мирно, однако слово «кактус», пусть и сказанное своими, подействовало на него, как красная тряпка на быка. Он побагровел, сдвинул брови и, испустив нечленораздельный, но воинственный вопль, бросился на соперника, которого, кстати, видел первый раз в жизни. Вероятно, тот был на заводе новеньким. Зигги, однако, оказался не робкого десятка. Приняв боксерскую стойку, он отбил нападение Вамсбаха, благо тот путался в собственных ногах, и изготовился сам провести атаку. Неизвестно, чем бы закончился этот поединок, не вмешайся в дело Герберт Бухнер, один из немногих оставшихся трезвыми в этом зале. На голову выше обоих, он решительно встал между петухами, схватил одного за шиворот, другого за галстук, раздвинул свои могучие руки в стороны и властно произнес:

— А ну, кончай базар! Сегодня такой день, праздник, а вы тут потасовку затеяли!

— Это все он! — пробурчал Вамсбах. — Ишь, решил нас с женой цветочной клумбе уподобить! Я ему такую азалию с кактусом покажу — он у меня сам одуванчиком станет!

— Вы его больше слушайте! — стал защищаться Зигги. — Он сам первый начал. Вы ведь, товарищи, своими глазами видели…

— Цыц и ты, и ты! — пророкотал Бухнер. — Ты, Мулле, тоже хорош, чуть что, лезешь в бутылку. Ну а ты-то, собственно, кто таков? Что-то я тебя раньше не видал, — обратился Бухнер к незнакомцу.

Втянув голову в плечи, Вамсбах покорно сел на место. Зигги, однако, ничуть не был обескуражен вмешательством Бухнера и более того — не выказал никакого пиетета ни к его внушительной внешности, ни к золотой звезде Героя Труда, блестевшей на его пиджаке.

— Я — геодезист, — ответил он с некоторым вызовом.

— Ах, геодезист? Ну так тебе тут, среди заводских, подавно делать нечего.

— Ошибаешься, Бухнер. К вашему заводу я как раз имею непосредственное отношение. На следующей неделе мы начинаем здесь съемку местности. Приди мы сюда на год раньше, может, и не было бы в твоем цехе аварии и шея у тебя была б сейчас в порядке, а не наперекосяк.

— Ах ты, шут гороховый! — взревел Бухнер. — Ты и надо мной подсмеиваться вздумал?!

Лицо его, рассеченное широким, еще не совсем зарубцевавшимся шрамом, тянувшимся по правой щеке, налилось кровью.

— Ничуть. Просто ставлю вас в известность, что мы присланы сюда подыскать место для будущих цехов.

— Каких таких цехов?

— А вы что, ничего не знаете? — Зигги сделал паузу, наслаждаясь удивлением слушателей, после чего сообщил сногсшибательную новость: — Печи-то ваши пойдут на слом. Комбинат будет перепрофилирован на выпуск легких металлоконструкций, станет головным предприятием отрасли.

Это услышали все находившиеся в зале.

Что тут началось! От былого праздничного настроения не осталось и следа, все заголосили, заволновались, и, даже несмотря на все попытки Дипольда и нового секретаря парткома Бартушека, успокоить людей было уже невозможно.

В последующие дни страсти вокруг будущей судьбы комбината не только не утихли, но разгорелись с еще большей силой: возмущение рабочих тем, что судьба комбината решалась за их спиной, было столь велико, что грозило перерасти в волнения, и это, конечно же, не могло не дойти до окружного руководства в Галле, персонально — до Франка Люттера, возглавившего с недавних пор экономический отдел окружного комитета СЕПГ. Ему-то, как старому другу, и позвонил Эрих — узнать, так сказать, из первых уст, от наиболее авторитетного лица, что будет с комбинатом. Франк, однако, ушел от ответа, сославшись на то, что это не телефонный разговор, и пообещав навестить Эриха, как только у него выкроится свободная минута.

Перепрофилирование комбината было для Франка пробным камнем в его новой должности, на которой он сменил (или, может, всего лишь стал преемником?) Бартушека. Щекотливость ситуации заключалась в том, что по должности Франк был главнее Бартушека, на практике же не мог не считаться с его партийным стажем и авторитетом, поэтому справедливо счел, что самое лучшее, если они будут работать коллегиально, дополняя друг друга: один — своими знаниями марксистской теории, другой — огромным опытом практической работы. Установившаяся между ними дружба после печального происшествия с Кюнау только скрепляла их тандем, тем более что партийная этика давно уже отвергла всякое чинопочитание, высокомерие и подхалимство. Закон для коммунистов был один: каждый должен с предельной самоотдачей трудиться на своем участке, творчески осмыслять порученное дело, а если кого и почитать, то не начальство, а исключительно лишь революционную миссию рабочего класса.

Такова была позиция Франка, и она была непоколебима. Ибо он знал, в чем секрет поистине исполинской силы партии: в ее сплоченности, начиная от Центрального Комитета и кончая рядовыми членами, в осознании каждым своей принадлежности к боевому союзу единомышленников, где все друг перед другом равны.

Всего лишь одна беседа понадобилась Франку и Бартушеку, чтобы договориться о будущей работе, о распределении функций. Они понимали друг друга с полуслова. Кабинет Франка помещался на верхнем этаже старинного добротного здания, служившего до войны конторой одного крупного химического концерна. Оттуда, с высоты, ему было достаточно взглянуть в окно, чтобы разом обозреть город со всеми заводами и стройками, входившими в его, Франка, компетенцию.

Однако главной заботой Франка было перепрофилирование комбината в Айзенштадте: экономический бойкот Запада, как не раз повторялось на всевозможных совещаниях, делал это мероприятие совершенно безотлагательным.

Да, низкошахтные печи были уникальным изобретением, позволившим новорожденной республике в первые послевоенные годы получать столь необходимый и столь же дефицитный металл. Задача эта была выполнена, в отличие от многих других стран, где тоже предпринимались попытки добывать металл из бедной руды и бурого угля. Лишь здесь, в ГДР, к изумлению специалистов всего мира, невозможное стало возможным. Металл низкошахтных печей заложил на Востоке Германии прочный металлургический базис. За десять лет со дня основания комбината было произведено почти три миллиона тонн — по масштабам этого региона астрономическая цифра! Но, считал Франк, куда важнее экономической стороны дела была поистине героическая борьба людей за металл, их самопожертвование во имя страны, убежденность в том, что совершенно незнакомая работа окажется им по силам. Пекари, парикмахеры, садовники, крестьяне, батраки становились плавильщиками, шихтовиками, энергетиками, веря в надежность этих своих новых профессий, в то, что они гарантируют им достойную во всех отношениях жизнь. И вот теперь оказывалось, что профессии эти, а стало быть, и люди больше не нужны. Им казалось, что социализм если не предал их, то, во всяком случае, бросил на произвол судьбы. Их завод — «наш» завод, говорили они, — признан ненужным.