Эрик Нойч - Мир на Востоке

Конфликт принимал угрожающий оборот, и достаточно было малейшего неосторожного слова или движения, чтобы началось бог знает что. Подобно витязям двух войск, сошедшихся на ратном поле, замерли друг против друга Вамсбах и Хайнц, каждый непоколебимо убежденный в правоте своего дела и готовый не посрамить своих рядов.

— Ну и потеха! — засмеялась Марго. — Такое и за деньги не увидишь. Ты на кого ставишь, Лизбет?

Лизбет, однако, было не до смеха.

— Помолчи, дуреха. Я уж и сама не рада, что заварила такую кашу…

В это время к полю на грузовике подъехала бригада слесарей Эриха Хёльсфарта, везя в кузове весь необходимый инструмент. Они соскочили с машины, готовясь приступить к работе на стройке, как то им было предписано. Хотя их и удивило скопление людей на поле, они и предположить не могли, чем оно вызвано, а кто-то даже пошутил:

— Уж не народные ли тут гулянья?

Словом, не чуя худого, они поздоровались с коллегами, откинули борта грузовика и уж собрались сгружать свои причиндалы — всякие там тиски, верстаки, шлифовальный станок и прочее, — как вдруг толпа загудела, награждая их комплиментами и оскорблениями, посылая приветы и проклятия, точно они попали в сумасшедший дом.

— Предатели рабочего класса!

— Молодцы! Добро пожаловать на стройку!

— Катитесь, откуда приехали!

— Эрих, старина! Мы знали, что ты с нами!

— Неужели и ты, Эрих, заодно с бюрократами?!

— Давай, ребята, подсоби строителям! Мы каждому рады!

— Где твоя совесть, Хёльсфарт?

— Не дрейфь, ребята! Плевать нам на этих горлодеров!

— Штрейкбрехеры! Желтый профсоюз!

— От таких и слышим!

— Кто за перепрофилирование, тот против рабочих!

Гвалт стоял невообразимый. Эрих слушал эти дикие вопли, но так и не мог понять, чего, собственно, от него хотят.

— А ну кончай базар! — наконец крикнул он. — По-людски-то вы говорить можете?

Тотчас толпа утихла, и почти одновременно к нему устремились Бухнер и Хайнц.

И тут до Эриха дошло. Он перевел взгляд с одного на другого, понимая, что от него ждут поддержки и четкого ответа.

— Твоя правда, Герберт, — сказал он, и от волнения во рту у него пересохло. Затем, повернувшись к своей бригаде, проговорил внезапно севшим голосом: — Шабаш, ребята. Не будем разгружаться.

Металлурги встретили его слова оглушительными аплодисментами, но не успело стихнуть ликование, как вдруг от бригады Хёльсфарта отделился какой-то человек и направился к плотникам.

Это был Клейнод. Под мышкой он нес коробку с инструментами.

— А ну назад! — заорал Шиншилла.

— Тоже мне командир выискался! Молокосос! — презрительно скривившись, ответил Клейнод.

— В таком случае я тебе приказываю, — сказал Эрих в наступившей тишине. — Поворачивай обратно, Гарри.

— С какой стати? Ты ведь знаешь мою точку зрения: перепрофилирование — дело решенное, и я не понимаю, почему мы должны его саботировать.

Вдруг из толпы полетел камень и угодил в одного из плотников, раздробив ему ключицу. Шиншилла в бешенстве бросился на Клейнода, дал ему по физиономии.

И тут началось.

Хайнц склонился над рухнувшим на землю плотником, расстегнул ему рубашку, чтобы ощупать рану, и когда вынул руку из-под рубашки, то увидел на своих пальцах кровь. Издав страшный вопль, точно индеец на тропе войны, он воздел испачканную кровью руку, как бы давая клятву, после чего схватился за молоток и кинулся на Бухнера. Тот же был настолько ошарашен происходящим, что лишь в последнюю секунду сумел каким-то чудом увернуться от наверняка смертельного удара. Вамсбах и Винтерфаль повисли на своем обезумевшем от ярости бригадире и повалили его на землю. Но это уже не могло остановить град камней, полетевших в плотников. Будучи в явном меньшинстве, те спешно ретировались за стену недостроенной бытовки. Послышался звон разбитых стекол, стук камней о дерево. Однако неожиданно плотники получили подкрепление: со всех сторон поля к ним на выручку бежали строительные рабочие. Поняв, что численный перевес теперь на стороне противника, глазевшие поодаль и потому, так сказать, находившиеся в резерве металлурги также ринулись в бой, но, встреченные ответным градом камней, были вынуждены спрятаться за грузовик слесарей, который для удобства боевых действий опрокинули набок. Женщины давным-давно разбежались. Началась рукопашная. Молча, тяжело сопя и кряхтя, мужчины колотили друг друга с таким сосредоточенным видом, будто выполняли серьезную работу. То был жестокий бой, и никто не хотел отступать.

Но кто-то — как потом выяснилось, Лизбет Гариш — позвонил секретарю парткома.

Бартушек немедленно бросил все дела и помчался на место происшествия, не став дожидаться Дипольда, который должен был вернуться из министерства. Подъехав к полю, Бартушек увидал самое настоящее побоище: летели камни, мелькали дубинки, по земле, сцепившись, катались люди. Выйдя из машины, он с трудом пробился сквозь толпу и взобрался на крышу опрокинутого грузовика.

— Внимание! — просипел он, изо всех сил напрягая свое больное горло. — Внимание! Товарищи! К вам обращается секретарь парткома!

Но никто его не слышал, даже те, что сцепились у самых его ног.

— Немедленно прекратить драку! Остановитесь!

Результат его призыва был равен нулю: никто даже не повернул голову.

Все, что ему оставалось делать, — это с отчаянием взирать на то, как бригады Бухнера и Хайнца по прозвищу Свистун лупят друг друга и как стоящий поодаль Эрих Хёльсфарт молча качает своей рыжей головой и, должно быть, так же страдает от сознания собственного бессилия, как он сам.

Когда Маттиас Мюнц приехал в Галле — пока, правда, лишь в качестве инструктора ЦК, но уже с широкими полномочиями, так как должен был в скором времени занять здесь пост первого секретаря окружного комитета, — он столкнулся с ожесточенным сопротивлением металлургов перепрофилированию и потому сразу ощутил себя в своей стихии, иначе говоря, почувствовал, что ему есть к чему приложить силы. Первым делом он сказал Францу Бюргману, что хотел бы съездить в Айзенштадт, недавние события в котором обернулись большими материальными и — что хуже — политическими потерями. Бюргман дал ему добро.

Его возвращению в родные края предшествовала беседа в Берлине, навсегда запечатлевшаяся в его памяти своей исключительной важностью, хоть и была очень коротка, настолько, что он не успел бы выкурить и двух сигарет, если б ему разрешили это сделать во время аудиенции.

Его вызвал Вальтер Ульбрихт, прямо посреди рабочего дня, и член Политбюро Альберт Норден, в непосредственном подчинении которого Мюнц как заведующий отделом находился уже три года, только пожал плечами и поглядел на него своими вечно задумчивыми глазами: мол, наберись терпения, сейчас сам все узнаешь… Спускаясь на лифте на первый этаж, проходя мимо охранников и идя по длинному коридору к кабинету Ульбрихта, он терзался догадками о причине вызова, но так ничего и не мог предположить.