Феликс Кандель - День открытых обложек

Детьми Гребенщиков непомерно гордился‚ жену обожал‚ с родителями был почтителен‚ но дом занял особое место в его привязанностях‚ вытесняя прочие чувства, словно фундамент заложили не на бульваре‚ а в его сердце. Вера Николаевна ощущала это и ревновала мужа. Отец с матерью понимали его и гордились сыном. Дети пренебрегали: до поры до потери…

Гребенщиков Александр Сергеевич…

…жил по заведенным издавна правилам и не испытывал от того неудобств, – напротив!

Он пробуждался на кровати от «Кеслера‚ Иенсена и Ко»‚ на матраце из торгового заведения Флегонтовых‚ под одеялом от братьев Альшванг. Надевал нижнее белье из Жирардовских мануфактур‚ галстуки от Малеевых‚ обувь от Мадера Фрица Федоровича‚ перчатки от Луи Крейцера‚ готовое платье от Богена‚ «Поставщика Его Величества Императора Австрийского и Короля Венгерского».

Прелестная Вера Николаевна предпочитала дамские шляпы от «Аннет», перчатки от «Люси», корсеты от Клавери из Парижа, парфюмерию покупала у Брокара на Никольской, разрешалась от бремени на Большой Молчановке, в родовспомогательном заведении Грауэрмана Григория Львовича. На Лубянке‚ в здании Императорского Человеколюбивого общества располагался магазин «Мориц Филипп», кружева‚ шитье‚ ленты-пуговицы‚ аргамант-сутаж: Веру Николаевну не оттащить.

Даже Мими‚ кошку-персиянку‚ пользовал не кто-нибудь‚ а модный арбатский ветеринар Тоболкин Александр Иванович: осмотр – тридцать копеек‚ стрижка и завивка – рубль с полтиной‚ усыпление хлороформом – два рубля.

От пожаров семью Гребенщикова неусыпно оберегал бранд-майор Матвеев Николай Алексеевич‚ от воров – гений сыска статский советник Кошко Аркадий Францевич‚ от прочего разного – московский градоначальник свиты Его Величества генерал-майор Адрианов Александр Александрович и верный его помощник полковник Модль Владимир Францевич. А в окраинных казармах стояли под ружьем, до первой нужды, три гренадерские дивизии‚ одна кавалерийская и шестибатарейная артиллерийская бригада полного комплектования.

Гребенщиков А. С., коллежский асессор из повести «Срубленные зимой» – лицо подлинное. Реалии того периода позаимствованы из адресной и справочной книги «Вся Москва на 1914 год», цена 4 р. в переплете.

Эпиграф у повести таков:

«Ибо мы как срубленные деревья зимой. Кажется‚ что они просто скатились на снег‚ слегка толкнуть – и можно сдвинуть их с места. Нет‚ сдвинуть их нельзя – они крепко примерзли к земле. Но‚ поди ж ты‚ и это только кажется». Франц Кафка

Всё было устойчиво‚ нерушимо, от первого сонного потягивания по утрам‚ через подмосковный санаторий для изнуренных‚ до благостного упокоения‚ о коем озаботится Емельянов Иван Егорович‚ гласный городской думы‚ учредитель похоронного бюро «И. Емельянов и Ко» – Арбат‚ дом двенадцать.

Ранним погожим утром Александр Сергеевич Гребенщиков выходил из собственного подъезда и не спеша отправлялся на работу. Получен поцелуй от обольстительной Веры Николаевны‚ съеден легкий полезный завтрак: ветчина от Елисеева‚ белорыбица от Папышева‚ масло от братьев Блондовых‚ сыры от Чичкина‚ хлеб от придворного пекаря Филиппова Дмитрия Ивановича‚ шоколад от Абрикосова с сыновьями‚ чашка ароматного кофе от Воробьева.

Дворник Герасим – в белом фартуке, с метлой – кланялся хозяину с уважением‚ но без заискивания‚ знакомый извозчик готовился подать экипаж‚ однако Александр Сергеевич отмахивал ему рукою: дескать‚ нынче не надо‚ нынче можно и пешочком.

Выкатывал на автомобиле из Столового переулка пристав первого участка Арбатской части Антон Викентьевич капитан Шумович. Кланялся домовладельцу Гребенщикову‚ руку прикладывая к козырьку, и проезжал по вверенному ему переулку‚ взглядывая со строгостью по сторонам‚ дабы горожане пребывали в дозволенных им‚ Шумовичем‚ пределах. При нужде поднимет на ноги полицейский резерв‚ конную стражу‚ пешую роту городовых; при неповиновении упечет без жалости в исправительную тюрьму на триста мужчин и сто пятьдесят женщин: Матросская тишина, дом двенадцать, свидания по воскресеньям‚ с одиннадцати до часу.

Но подступал август‚ второй его день‚ года 1914-го‚ судьбой начертанное на Высочайшем манифесте: «Объявляем всем верным Нашим подданным...» Зашагали по улицам патриотические шествия: «Боже‚ царя храни!» Повели на вокзалы новобранцев. Побрели беженцы из прифронтовой полосы. Нищих стало больше. Калечных. Искоса глядящих. Подпугивающих. Постреливающих. Продукты вздорожали. Люди подешевели. Женщины выстраивались за хлебом – на Никитской‚ с ночи. По Воздвиженке шли толпы с плакатами «Долой войну!» На Арбате громили оружейный магазин «Бузников и Салищев». Солдаты братались с демонстрантами у Боровицких ворот: «Довольно‚ повоевали!»

Пристав первого участка капитан Шумович Антон Викентьевич – устойчивый прежде и нерушимый – растаял в мартовских далях; вслед за капитаном растаяли городовые‚ которых отстреливали на улицах куропатками; сквозь землю провалились друг за дружкой бранд-майор‚ гений сыска‚ три гренадерские дивизии‚ одна кавалерийская‚ артиллерийская бригада полного комплектования‚ а император-самодержец записал в дневнике после отречения: «Кругом измена‚ и трусость‚ и обман...»

Не связать развязанное, не собрать разобранное…

…и Гребенщиков завалился в пересменку‚ затянувшуюся на век. Не он один – всё завалилось: улицы‚ бульвар‚ кошка его Мими‚ хоть и не догадывалась об этом.

Пересменка‚ доставшаяся Гребенщикову, катила в свою сторону‚ цыкая слюной сквозь редкие зубы. Шаг от беззакония. Миллиметр от произвола. Огрызки судеб без права на пересмотр.

Громыхали по бульварному кольцу трамваи – «А»‚ первый номер – через необжитое пока настоящее, а на домах обвисали памятные доски‚ стены прогибая от тяжести‚ дабы застолбить эпоху дерзаний и свершений. (Зачем она пыжится, эта эпоха‚ доказывая свою исключительность‚ переименовывает улицы с городами‚ водружает постамент за постаментом? Всё можно перетерпеть‚ но не дурной вкус.)

Идол в Кремле‚ идол в душе‚ непременная «Азбука для безбожника», чтобы по слогам, на уроках ликбеза: «Даже ребенок теперь понимает: душ никаких и нигде не бывает». Праздновали тезоименитство Е. И. В. Государя Императора, перешли на Низвержение самодержавия и День Парижской коммуны, а из соседней школы доносилось с уроков пения: «На Кавказе есть гора‚ под горой дорога. Пионер не носит крест и не верит в бога».