Юрий Козлов - Новый вор

Впервые Перелесов увидел, точнее опознал этот угол в контейнере фуры, где в разных концах помещались два покрытых клеёнкой промятых матраса. Их следовало застелить разовой полупрозрачной и невесомой салфеточной простынёй. Пачки этих, с позволения сказать простыней покоились на привинченной к стене фуры полке. На выходе стояла пластиковая урна в виде разинувшего пасть пингвина. В тот день скомканные греховные простыни едва прикрывали дно пингвиньей урны. Наверное, предположил Перелесов, у спартанской фуры появился конкурент, предлагающий пользователям повышенную комфортность. А ещё ему почему-то стало жалко несчастного пингвина.

Нутро контейнера скупо освещалось голой лампочкой на свисающем с потолка жёстком проводе. Свет таким образом можно было регулировать, рисково хватаясь за густо обмотанный чёрной изолентой, напоминающий детородный ослиный орган провод. Но, может, провод был чем-то вроде символа этого неприличного места. По центру потолка медленно, как бы нехотя вращался вентилятор. Он не столько освежал контейнерную атмосферу, сколько скрипуче сообщал ей дополнительную воздушную тревожность. Прохладная рука как будто шарила в промежности у раздевающегося Перелесова. Зато на клеёнке, покрывавшей матрас, были представлены все классические геометрические фигуры, чётко перемежавшиеся с изображениями спелых фруктов. Вот он, чертёж рая, подумал, сдвинув ноги, Перелесов.

У доставшейся ему девушки были сточенные, с лёгкой чернотой мышиные зубки и замазанные прыщики на лице. Само же лицо показалось Перелесову неразборчивым. Он встречал таких девушек повсюду, но главным образом на простых — со шваброй и ведром, за прилавком, на регистрации в поликлинике, в кабинах троллейбусов и трамваев — работах. Там они, правда, были постарше и покрупнее. Это было лицо девичьей части трудового народа, вмещающее в себя все придуманные человечеством виды деятельности.

«Принеси простынь», — сказала девушка.

Перелесов с трудом вспомнил, что её зовут Наташа. Во время переговоров на газоне под липами он только баранье кивал, не вникая в диалог Авдотьева и девушек. «Она точно годится?» — уточнил Авдотьев, критически оглядев хмуро покуривающую рядом с грудастой в шортах подругой (та годилась без вопросов) Наташу. И снова Перелесов баранье (на сей раз не просто тупо, а с готовностью на убой) кивнул. Авдотьев пожал плечами, посмотрел на него, как показалось Перелесову, с задумчивым интересом. Так обычно смотрят на идиотов в безуспешной попытке найти логическое объяснение их действиям. Но логика здесь категория отсутствующая. Идиот — это… звучит гордо! — переиначил знаменитую фразу великого пролетарского писателя Максима Горького Перелесов.

Медленно переставляя ноги по ребристому железному полу (он не рискнул снять носки), с влипшим в ладонь презервативом, подгоняемый неприличной прохладной рукой, Перелесов добрался до полки с простынями. Разнополая частичная и полная нагота в контейнере его не раскрепощала, а, напротив, сковывала. Перелесов иногда осматривал себя дома в большом зеркале в ванной. Не сказать, чтобы он, как древнегреческий Нарцисс, не мог оторвать взгляд. Скорее наоборот. Извлекая из пачки сложенную простыню, Перелесов опустил глаза вниз. Выданный Наташей презерватив надевать было не на что. Широкое его колечко, точнее овал (опять!), показалось Перелесову бесконечно просторным. Разогнутой скрепкой в примятой волосяной пыли предстал орган, твердокаменно мучавший его ночью, когда он ворочался, гадко и сладко фантазируя о предстоящем.

Это конец, подумал Перелесов, обречённо прикрывшись огрызнувшейся электрической искрой простынёй. Наташа ждала его у матраса. В контейнерном полумраке она напоминала зеленоватую в пупырышках амфору, поднятую со дна морского. Меньше всего на свете Перелесову хотелось приближаться к этой амфоре. Она утопленница, в ужасе подумал он, зачем я здесь?

В этот момент с другого матраса донёсся животный горловой стон. Четырёхногий паук стремительно перевернулся с одной белой задницы на другую. Перелесов успел рассмотреть узкое, с закушенной губой и каплями пота на лбу, лицо Авдотьева, колокольне метнувшиеся груди, широко распахнутые расфокусированные глаза другой девушки, к которой не было вопросов касательно годности. Потом голова её откинулась на матрас, ноги иксом обхватили мерно вздымающуюся и опускающуюся спину Авдотьева. И снова послышался революционно изменивший настроение Перелесова стон. Он словно откусил от клеёнчатого райского яблока, змеем обвился вокруг Наташи.

«Простыня…» — пискнула она.

Перелесов едва успел натянуть презерватив.

Всё произошло быстро, как будто они были на перроне, а мимо промчался поезд. Перелесов даже не понял, как они оказались на матрасе.

И это… всё?

Перелесов перевалился через Наташу, скосив глаза на четвероногого, взбивавшего в другом конце фуры простыню паука. Авдотьев никуда не спешил, его поезд ходил по расписанию и со всеми остановками. Простыня вдруг взлетела над матрасом как парус. Опытная пара, похоже, переместилась с поезда на бриг или каравеллу.

Непрекращающийся стон и калейдоскопические перевороты Авдотьева и партнёрши вдохнули новые силы в Перелесова. Наташа едва успела вытащить из сумки второй презерватив. Быстро и ловко надеть его не получилось.

«Не с той стороны, переверни!» — вмешалась в его борьбу с непокорным презервативом Наташа.

И снова быстро натянуть не получилось. Как-то странно — от локтей к пальцам — затряслись руки.

«Меняемся!» — вдруг прозвучала над ухом похожая на приказ по контейнеру команда Авдотьева. Он стремительно (опять как барана!) развернул Перелесова, толкнул его в сторону своего матраса, где, как раскрытая на самом интересном месте книга, лежала девушка подтверждённой годности.

«Сколько тебе?» — спросила она, в недоумении глядя на трясущегося, но крабом вцепившегося в неё Перелесова. Он словно всплыл со дна морского, отпихнув ногами пупырчатую амфору, к солнцу, песку, теплу и… непристойному чтению распахнутой на матрасе книги. Дот… настоящий друг! — успел подумать Перелесов. Всё лучшее… детям? Нет, Совам!

«Четырнадцать», — Перелесову захотелось выжать из новой партнёрши стон, но девушка, хоть и держала встречный ритм, упорно молчала, а когда Перелесов пытался заглянуть ей в глаза, отворачивала лицо. Единственным проявлением страсти с её стороны можно было считать служебное чирканье ногтями по спине Перелесова в момент, когда он сам был готов взреветь даже не бараном, а буйволом. Но сдержался. Совы — молчаливые птицы. В молчании, опять полезла в голову какая-то литературная чушь, обретёшь ты право своё!