Виктор Зорза - Путь к смерти. Жить до конца

— А может, она помогает мне даже больше, чем тебе, — сказал Виктор. — Я так раньше ни с кем не разговаривал, даже с твоей матерью. Кое-что я рассказал ей через несколько лет после женитьбы, а она ответила: «Как ужасно, что все эти годы ты страдал от этих мыслей». Но ведь она не еврейка. Хорошо хоть ты — наполовину. Она мне очень сочувствовала, но, по-моему, не очень меня понимала. То, что я скрыл свою национальность, когда мы поженились, не имело для нее значения. А меня терзало то, что я вам не мог все рассказать. Ни ей, ни тебе, ни Ричарду, когда вы начали подрастать.

— Но кое-что ты рассказывал.

— Да, но не раньше, чем тебе исполнилось лет тринадцать. И даже тогда сказал только, что моя мать была еврейкой. Этот разговор был первым шагом на пути откровенности и правды, но я раскрывал ее постепенно, понемножку. Я смотрел, какова будет ваша реакция: мамина, Ричарда, твоя…

— Мама была права: все это — та часть, которую ты рассказывал, — много шума из ничего. Но что сталось с твоими родными в Польше?

— Они все погибли.

— Да, про самых близких я знаю, а что с остальными?

— Все погибли, до одного. Мать, отец, брат, сестра. Дяди, тети, двоюродные братья и сестры. Абсолютно все. Я пробовал найти их следы после войны, но ничего не вышло. Не осталось ни друзей семьи, ни даже знакомых. Школьные товарищи тоже погибли. Правда, я нашел одного учителя, который всегда говорил, что я далеко пойду. Только он не знал, в какую сторону, в хорошую или плохую — это мы так дома шутили. Но ведь он не еврей. Евреи погибли все…

Виктор помолчал. Этот разговор о мертвых, о самых близких для него людях, погибших во всемирной катастрофе, подвел его к собственным мыслям о смерти.

— Шесть миллионов? — спросила Джейн тихо.

— Шесть миллионов.

Джейн закрыла глаза и молчала так долго, что отцу подумалось, что она заснула. Наверное, ее утомил такой долгий разговор. Виктору стало легче на душе. Это была тема, тяжелая даже сейчас. Он осторожно освободил свою руку и подошел к окну. А когда вернулся, Джейн смотрела на него, широко открыв глаза.

— Вот от чего ты хотел убежать, — сказала она. — От этих шести миллионов.

— Да, наверное.

Джейн помолчала и добавила очень мягко:

— Все еще убегаешь.

Он сердито уставился на дочь.

— Нет, Джейн. Я больше не делаю из этого секрета, ты знаешь. Все опубликовано в «Гардиан», ты сама сказала. И сейчас я говорю совершенно открыто, что я еврей. Что ты хочешь сказать своим «все еще убегаешь»?

Но Джейн не могла ответить на это сразу. Она очень устала и все же не сдалась. Казалось, ей было необходимо выяснить все до конца. Она заставила отца снова заговорить о своем прошлом, которое было частично и ее прошлым.

Он вернулся к лагерям в России. В начале войны в них было отправлено около двух миллионов человек. Это было, когда Сталин «освободил» восточную часть Польши и провел широчайшую полицейскую акцию: он выслал всех поляков, евреев и украинцев, которые могли бы оказать сопротивление. Молодых людей хватали во время облав, целые семьи будили по ночам и грузили в вагоны для скота. После месяца езды в запертом вагоне они оказывались где-то в сибирских просторах, где их выгружали и приказывали строить там новую жизнь. Не все выдерживали даже само путешествие.

Он рассказал ей о двух миллионах рабов, вывезенных из России, Польши и других стран, оккупированных гитлеровцами, которых немцы развезли по всей Европе. Потом эти рабы скитались уже сами, боясь вернуться в страны, где взяли верх коммунисты.

Отец не просто излагал отдельные факты. Он старался вместить судьбу Джейн в те исторические рамки, воссоздать для нее картину страданий жертв, брошенных в горнило войны, описать движение миллионов людей через границы, их расставания, встречи, сердечную боль и радость — и вот Джейн подвела его к теме смерти. Той смерти, которую он видел в советских лагерях, смерти мужчин и женщин из Сопротивления в Западной Европе. Пилотов «Битвы за Англию», которых видели молодыми, жизнерадостными днем — а ночью их уже не было. Целые армии, шагавшие по Европе и оставлявшие позади себя бесчисленные трупы — тела тех, кто был так молод, возможно, в возрасте Джейн, а может, и еще моложе. Он надеялся, ей будет легче воспринять свою собственную смерть на фоне этой общечеловеческой трагедии.

— Шесть миллионов, — прошептала Джейн.

Может, у них противоположные цели? — думал отец.

Почему она все возвращается к этой цифре, к его жизни, его прошлому? Сначала он не мог понять настойчивости дочери, потом ее замысел стал ему ясен. Она задалась целью, так же как и в прежних их беседах, помочь ему смириться с тем, что произойдет с ней. Но это было возможно, только если он смирится со своей собственной смертью. Он должен смотреть правде в глаза, перестать прятаться. Джейн как бы использует свою смерть для того, чтобы задавать ему вопросы, хочет понять всю правду его жизни, понять тем способом, который был ей недоступен раньше. Раньше отец бы ей не ответил.

Джейн знала, что в течение всей болезни он старался не поднимать этого вопроса, потому что сам не мог подойти вплотную к проблеме жизни и смерти. Он не мог смириться со смертью дочери, потому что был не в силах думать о своей собственной смерти. Он убегал от этого с самой войны, когда он отрекся от своей национальности, своей принадлежности к этим шести миллионам. Но Джейн вела его шаг за шагом к необходимости признаться в этом.

— Ну вот, ты хотела знать мою «тайную вину». Теперь знаешь.

Джейн посмотрела на него с сочувствием.

— Это тебе нужно было осознать ее, папа.

Наконец-то Виктор смог свободно говорить на эту тему. Больше он не оправдывал себя ни юностью, ни незрелостью: теперь он понял, почему он в самом деле не говорил об этом. Во время войны, до тех пор пока не разгромили Гитлера, всегда сохранялась опасность погибнуть, потому что ты еврей. После войны, когда были опубликованы отчеты о фашистских злодеяниях и фотографии людей, умерщвленных в концлагерях, — это были даже не люди, а сваленные в кучу скелеты, — Виктор стал думать не только о прошлом, но и о будущем. Если такое произошло, может случиться и снова. Значит, лучше быть осторожным, чем потом сожалеть. Благо у него нет ни семейных связей, ни связей с прошлым, нет дома, в который можно вернуться, — иными словами, ничего такого, что заставило бы его вернуть старое имя. И он оставил новое.

— Это не значит, что я всю жизнь жил во лжи. Просто я не признавался даже самому себе. А вот теперь признался — благодаря тебе, Джейн. — Он взглянул ей в глаза.

Она ответила взглядом, в котором был вопрос: это именно то, что ты хотел сказать? Потом улыбнулась, довольная. Она выполнила свою задачу, теперь можно отдохнуть. И задремала, а Виктор продолжал думать об их разговоре. Дочь доказала ему то, в чем он сам никогда бы себе не признался: что он очень боится смерти, и, пока он боялся за свою жизнь, он боялся и за ее жизнь. Но Джейн сможет спокойно думать о своей смерти, если он будет так же спокоен. Наконец-то он не страшится ничего, потому что взглянул правде в глаза.