Денис Гуцко - Осенний человек

В конце концов я решил рассказать все Вадиму и попросить его о помощи.

Вадим, конечно, совсем иначе смотрит на вопрос. На женский вопрос. «Кто, по-твоему, придумал любовь? – улыбается он. – Мы, мужики, и придумали. Так же, как радио, паровоз и порох. Слаще с ней, с этой самой любовью. Понимаешь, приедается сам процесс. А так, глядишь, и ничего, глядишь, и не надоедает. Гормоны. Химия. Уж если доперли, как кокаин делать, то из собственного организма нужные гормончики выдоить – невелика наука».

Я решил попросить его найти Машу, но контролировать каждый его шаг.

Полный решимости, я отправился к нему. Пошел один, без Эли. Две остановки автобусом, пять минут пешком.

Охранник узнал меня еще издали, посадил в лифт и нажал нужную кнопку. Охрана в здании общая, на несколько десятков фирм, но Вадим каким-то образом сумел добиться особого к себе отношения.

– Только Вадим Сергеевич куда-то вышел. Я скажу, чтобы его поискали.

– Не надо. Я подожду.

Не хотелось, чтобы Вадим слушал, торопясь вернуться к отложенному из-за меня делу, постукивая ногой по ножке стула.

Секретарши в приемной не оказалось. Из тамбура тянуло сигаретами – курит, пока босс гуляет.

Посреди кабинета как-то некстати стоял стул, и я на него налетел, опрометчиво сложив раньше времени трость. Стул покатился и встал, а с него на пол свалилось что-то мягкое. Это оказалась сумка, женская сумка в форме небольшого саквояжика; такая же была у Маши. Сумку я положил на большой Вадькин стол, а сам забрался в угол, за большое тропическое растение, в большое кожаное кресло, такое глубокое, обволакивающее, что, сидя в нем, чувствуешь себя косточкой вишни.

Тикали часы. Внизу, во внутреннем дворе, водители рассказывали друг другу анекдоты. В приемную вернулась секретарша и запустила работать принтер. Пахло духами «Опиум». И мне показалось, когда я поднимал сумку, что запах шел из нее. Маша преследовала меня. Моя фантазия – больная взбалмошная фея, размахивающая волшебной палочкой где и как попало. Укротить ее нет никакой возможности. Вот и теперь. Ощущение присутствия здесь Маши становилось все навязчивей. Так и ждал – хлопнет в ладоши возле моего лица и отбежит: лови!

Отступить? Вернуться в свою скорлупу, вновь обжить, подремонтировать, замазать все трещины. Может, сделать небольшую перестановочку: завести попугаев, умную собаку-поводыря, как советует Вадим? Как советует Вадим, заказывать любовь по телефону? Полюбить то, что позволено любить. Ведь не так уж мало позволено. Не так уж скуп Господь, просто всего на всех не хватает.

И с каждой секундой, что я сидел в углу за широкими тропическими листьями и вдыхал «Опиум», былая решимость таяла. Отступить…

Щелкнула открывающаяся дверь, и хлынули возбужденные, с трудом сдерживаемые голоса.

– Все, оставь, – говорила Маша. – Как хочешь, так и расхлебывай. Я сволочь, но и ты хорош. Где она? А, вот. Черт, духи разлились.

Сумка стукнула пряжкой по столешнице.

– Погоди, не кипятись, – кажется, Вадим преградил ей дорогу. – Поговорить надо.

– Поговорили.

– Да стой.

– Ну что? Что ты хочешь, чтобы я сделала? Вышла за него замуж?

Стало тихо. Они оба вдруг сбились с нервного галопа, стояли совершенно беззвучно где-то возле двери. Первым заговорил Вадим.

– Еще три тысячи, – спокойно сказал он. – Пять.

– Ты совсем охренел. Пусти!

– Стой, стой, – он снова преграждал ей путь к выходу. – Башка кругом. Но как-то же надо… Что-то же надо сделать.

– Но я не могу больше ничего. Я, конечно, блядь бывалая, но это же… грех, Вадим.

– Вспомнила!

– Ладно, ладно, не о том. Смешно, наверное, от меня это услышать… Но не могу я. Точка. Понимаешь, что я не могу. Хоть убей меня. Я ж не кукла из секс-шопа. Душа болит, Вадим. Она у меня не из латекса, Вадим.

– Да что ты все! Душа, душа… Сама же затеяла!

– Сама. И самое гадкое – хотела же остановиться, но вот не остановилась.

– С ним теперь что?

– Вспомнил!

– Да, вспомнил, вспомнил! Кто же знал, что ты его так… распалишь? Зачем? Кто ожидал в тебе такие, твою мать, способности?! Коктейли жрать в кабаке – все подряд, какие в винной карте есть – это да, это я за тобой знал. От тебя чего нужно-то было?!

– Дурак ты, господин директор, дремучий ты дурак.

– Не дурее тебя.

– А я ожидала? Я ожидала?! Мне эти деньги нужны были. А он… с ним как-то вдруг нашло. Всё сразу. Как наваждение. Веришь, я даже свою первую любовь вспомнила. Десять лет не вспоминала, а тут вспомнила. Так ярко. С Колей в ботанический сад поехала. Там мы с кавалером моим когда-то занятия прогуливали. Там я, знаешь ли, невинности когда-то лишилась. Я после той поездки три дня пила и не пьянела. Эх, не хотела тебе исповедоваться…

– И не надо.

– Все, пока.

Она сделала два шага.

– Маша!

– Что, поцеловать тебя на… Она остановилась на полуслове.

– Куда ты вытаращилась? – удивленно спросил Вадим, поворачиваясь в мою сторону.

Маша выскочила из кабинета.

Когда я ослеп, меня долго водили по врачам. Самое начало мрака было особенно мрачно. С похорон родителей меня повезли в местную клинику. От запаха ладана – в фурацилиновый больничный запах. Чьи-то руки норовили плашмя скользнуть по моей макушке, по спине. Вообще много трогали – без спросу, как предмет.

Доктора местной клиники не давали однозначных ответов. Что-то у них не сходилось. И с сетчаткой было все в порядке, и с глазным дном. Ожидание в жестких креслах, гудящие прямо в лицо приборы. Препараты, тяжелыми каплями падающие в глаз. В залитый чернотой зрачок как в чернильницу. Тетка Нина продала оставшийся после мужа кирпичный гараж, повезла меня в Москву.

Помню стремительный хаос метро, где нужно было падать в вагон навстречу падающим оттуда, или прыгать по команде вперед с уходящего из-под ног эскалатора. Сжимая от волнения мой локоть так, что хрустел сустав, Нина кричала панически: «Шагай!» – и мы шагали бок о бок, наступая друг другу на ноги. Нина сама была первый раз в Москве, Москва и ее переполняла жутью.

Окончательный и вполне знаменитый московский врач отошел с тетушкой в дальний угол и сказал:

– Сейчас это бессмысленно. Давайте подождем. Нет никакой выраженной симптоматики. Глаза, в принципе, рабочие. Конечно, слабенькие довольно глазки, больные. Но как бы не наломать дров. Есть основания предположить, что это больше психическое, чем офтальмологическое, а тем более хирургическое.

И от этой его фразы меня бурно стошнило. Тетка Нина бегала по кабинету, умоляя, чтобы ей дали тряпку, чтобы позволили убрать, а профессор уверял, что не надо, что все уберут. Так он и не договорил тогда, не объяснил, чего нужно ждать. И я долго потом ждал, что проснусь однажды утром, открою глаза – и увижу потолок. Я с детства помнил беленый лепной потолок в теткиной комнате. Пока мама выслушивала ее жалобы на щитовидку и копчик, я сидел у мамы на руках и, запрокинув голову, рассматривал выпуклые гипсовые цветки, и самый большой, тот, из которого росла люстра, был похож на накрытый тарелкой подсолнух.