Станислав Стратиев - Время собирать виноград

— Именно этого он и добивается: хочет сделать его уязвимым. Матея не могут уволить из-за происхождения, и с прошлым у него все в порядке, и политически он грамотен; а зацепка нужна, вот они и постараются найти недостатки в его характере: вспыльчивость, например, нервозность, неумение ладить с коллективом… Он, может, и не вспыльчивый, и не нервный… но его сделают таким. Нашим женщинам отдали распоряжение, вроде приказа по гарнизону: распространять слухи, что Матей — человек несдержанный, слабонервный и работать с ним почти невозможно. А когда начинаются разговоры, непременно что-то происходит. Стоит ему войти без улыбки на лице, и готово — все переглянутся: мы были правы, у него тяжелый характер.

— О ужас! Как говорит Линда, — прервал я его. — У меня еще вопрос: почему Тотеву в открытую не быть по разные стороны баррикады с Матеем?

— Да пойми же, Тотев никогда не осмелится заявить вслух, что они — враги, он лишь будет утверждать, что Матей не может ладить с коллективом.

— Но зачем ему все это?

— Потому что… — Недялков вздохнул, и его уставшие глаза приобрели прямо-таки потустороннее, неземное выражение, — потому что, мой дорогой, как записано в важных партийных документах… человек человеку брат, товарищ и друг… товарищ в самом высоком смысле этого слова. Короче, это, — Недялков словно спустился на грешную землю и совсем сник, — вопрос стиля и метода руководства.

— Мы должны что-то предпринять, — решительно произнес я.

— Просто необходимо. Но следует пошевелить мозгами, как это сделать получше. Мы задерживаем больных… — И Недялков пошел к двери. Уже с порога сказал: — Я к тебе зайду завтра-послезавтра.

В конце рабочего дня взорвалась бомба. Не скажу большая. Даже маленькая. Но достаточно крупная для нашего коллектива. Главврач снял с занимаемой должности медсестру Иванову. Перевел ее в рентгеновский кабинет с повышением зарплаты. И медсестра Иванова перестала быть владычицей диетических столовых. Ее выкинули оттуда без права приближаться к ним. Ни с продуктовой сумкой, ни с ведерком для своих милых поросят. Главврач проверял подшефный район. И встретил Иванову. С большущей брезентовой сумкой в руках. Что у вас там, внутри? Покажите-ка! Иванова просто окаменела — чего-чего, а такого она не ожидала. Покажите, покажите! Словно загипнотизированная, послушно открыла сумку. А там — и маслице, и телячья вырезка, и пирожные. Не прошло и пяти минут, как приказ был подписан.

Я как мяч, который катится по наклонной плоскости. Если меня подтолкнуть, не догнать. Я попробовал найти Недялкова. Но безуспешно. Вышел куда-то. Я бросился на поиски Матея. Его тоже не было. Ушел.

Я знал, где он живет. Отправился к нему.

Дверь он открыл сам. Лены не было.

— Послушай, извини, конечно… но стоило ли начинать именно с Ивановой?

— Я и не думал начинать с кого-нибудь. Да и почему я должен это делать? Ладно, заходи… сюда, в гостиную. Просто я убедился, что Иванова злоупотребляет должностью, и поступил соответствующим образом. Вот и все.

Я опустился в кресло, довольно широкое и удобное, и попытался расположиться в нем поуютнее, но из этого ничего не получилось. У меня было время разглядеть гостиную — небольшую продолговатую комнату с голубым паласом на полу, с дверью, аккуратно выкрашенной в белый цвет. Печка, которая топится нефтью, проигрыватель, телевизор, скромная библиотека; книжные полки тоже покрашены, как и дверь, белой краской. У стены — противень, старинный, из меди, диаметром почти в метр. Широкая низкая кровать. Хочу уточнить, я так внимательно рассматривал комнату лишь потому, что знал — по ней ходит Лена. Да, я — сторонний наблюдатель и должен быть беспристрастным и безучастным, словно меня вообще здесь нет; но надо согласиться, Лена действительно красива: кожа удивительной белизны, волосы черные как смоль и глаза то сероватые, то зеленоватые, в которые я медленно погружался, вздрагивал, приходил в себя и погружался вновь.

— Давай, Матей, начнем с самого начала, — предложил я. — Ты знаешь, мы несколько раз договаривались о встрече. Из этого ничего не вышло. Я хотел… Но если бы мы встретились, я сообщил бы тебе много нелестного о своих коллегах. Я бы не мог не рассказать, как они мстительны и неприятны. И наш разговор получился бы фальшивым. Я — сторонник принципа: или говорить все до конца, или молчать. Но сейчас, после случая с Ивановой, я хочу тебя предупредить: они опасны. Не связывайся с ними. Конечно, не все так уж плохи. И это не потому, что должно существовать определенное равновесие, а в силу того, что так называемые хорошие люди стоят в стороне: или они напуганы, или не желают ввязываться, или не верят, что от их вмешательства будет прок. Может, я не совсем точен, но так или иначе они предпочитают оставаться в стороне. Плохие — это прежде всего Колев; знаю… ты сейчас думаешь о том, что я ел и пил в его доме… но то, что я закусывал у него, не делает его лучше. Что касается моей собственной персоны, сейчас это — не тема для разговора. За ним идут четыре женщины: Иванова, Попова, Тодорова и Линда. Особенно Иванова. Я из тех, кто, стоит ему начать, не может остановиться. Словно мяч, катящийся по наклонной плоскости. Поэтому выслушай меня! Много лет назад в каком-то захолустном и забытом богом местечке жила Иванова, которая хотела стать врачом. Вся ее родня, можно смело сказать — вся деревня, желала того же. Но нашелся человек, предположим не очень хороший человек, неподходящий для той должности, которую он занимал… но от него зависело, кто поступит в университет, а кто нет. Он отказал Ивановой. Прошло двадцать три года. Этот человек умирал. Иванова к тому времени уже работала у нас санитаркой. Оставив своих свиней, бросив все, она села в поезд, восемь часов ехала на нем, потом пересела на автобус и через два часа была у больницы; она вошла в нее, надела белый халат, отыскала кровать смертельно больного и сказала ему: «Ну что, умираешь? Умирай… поделом тебе!» И опять два часа на автобусе и восемь часов на поезде. И это спустя двадцать три года!

— Откуда такая осведомленность?

— Думаешь, придумал? Мне самому не по себе стало от этой милой истории. Нет, такое не сочинишь. Один человек рассказал. Кто именно — неважно. Именно ее ты и решил уволить.

— Не уволил, а перевел. Кстати, в зарплате она выиграла.

— Пойми ты, диетические столовые были царством Ивановой. Ты лишил ее трона.

— Очень сожалею. Но я был вынужден.

— И все же не стоило тебе с ней связываться.

— Советуешь переиграть? — Матей усмехнулся. — Ну уж нет, если бы я и сейчас поймал ее с полной сумкой, поступил бы так же. Иначе я не могу. Это мой долг. Иначе какой я руководитель?

— Они сделают все, чтобы тебя убрать.