Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Если бы, как предполагалось, ей удалось нагрянуть к моей бабке внезапно, переговоры с Могиларовым прекратились бы раз и навсегда, поскольку сваха не в силах была бы закрыть глаза на то, что увидела. Но Баклажан и на этот раз спас положение. Уж он-то знал своих коллег во всей околии. К тому же опыт подсказывал, что в скором времени следует ожидать лазутчиков из Могиларова. Словом, Баклажан был начеку, и та, из Могиларова, при всей своей хитрости, даже представить не могла, какую ловушку готовит ей наша контрразведка.

Как-то спозаранку Гочо Баклажан прибежал к нашим и еще с порога прокричал:

— Дядя Иван, тетушка Неда! Из Могиларова подослали Каракачанку. Так что держите ухо востро, но… будто вы ни сном, ни духом!..

Осторожность требовала, чтобы он тут же испарился, даже не пригубив обычной своей чарки. Дед и бабка ужас как встревожились, но тревога эта была радостной. Из Могиларова подавали знак, что готовы вести переговоры, если их посланец принесет добрые вести.

Первое, что нужно было сделать, это, естественно, прибрать в доме. Дед мой и папаша принялись расчищать снег перед домом, а бабка — подметать. Она знала, что дело это не из легких, и все же масштабы его потрясли ее. Трое соплячишек, которых она мобилизовала себе на подмогу, перетаскали на помойку семь ведер мусора. Затем, подмазав полы коровяком и выколотив циновки, она налила в корыто горячей воды и позвала деда, чтобы вымыть ему голову. Обычно дед мыл голову только от пасхи до пасхи, перед тем, как отправиться в церковь, но сейчас исключительные обстоятельства вынудили его отступить от заведенного порядка и упасть на четвереньки перед корытом. Бабка натерла его плешивое темя здоровым и твердым, словно кирпич, куском мыла, сполоснула двумя кружками воды и насухо вытерла. Глянув затем на деда, она с трудом его узнала: дед настолько преобразился, что, ежели бы надеть ему еще белую рубашку да повязать галстук, легко сошел бы за податного, а то и за околийского начальника. Кого уговорами, а кого боем, поскольку все они испытывали ужас при виде воды, заставили пройти через корыто и троих соплячишек. Как только волосенки их просохли, бабка сунула каждому по ломтю хлеба и выставила на улицу — чтоб не топтались по чистому полу! Папаша мой не рискнул приблизиться к корыту. Видно, опасался, как бы не утонуть в канун столь значительного события в своей жизни, а потому предпочел скрыться где-то во дворе. Для него достаточно было протереть руки снегом и вытереть о рукава антерии. Короче говоря, посещение свахи произвело подлинную революцию в домашней гигиене дедова семейства.

Теперь деду предстояло серьезное испытание, совсем ничтожное, впрочем, по сравнению с мытьем головы: надо было зарезать курицу. Целый час понадобился, пока кукурузными зернами удалось ему заманить этих глупых птиц в хлев. Захлопнув двери, он принялся в темноте ловить их. Поймал одну, пощупал — показалась слишком жирной, выпустил ее наружу. Поймал вторую, третью, четвертую… Под яслями добрался наконец до последней. И надо же — эта оказалась самой жирной! Но уж делать было нечего, скрепя сердце вынес ее во двор, зажмурился и отсек ей голову. Курица перекувырнулась в снегу несколько раз, окровавила его и отдала богу душу. Дед, сжимая в ладони еще теплую головку, подумал, что никогда не простит себе такой роскоши.

А тем временем бабка, вся в муке, руки по локти в тесте, раскатывала баницу [8] Ба́ница — слоеный пирог с брынзой. . Вот она — еще одна роскошь, на которую дед пошел с болью в сердце! Но Каракачанка (эта черная цыганка, как удачно окрестил ее потом дед) собственными глазами должна была увидеть, что куриная яхния и пироги — будничное меню в нашем семействе. А уж о праздниках нечего и говорить… Материальное благополучие всегда было более убедительным аргументом в пропаганде, нежели слова, и бабка моя еще в те времена недурно разбиралась в этом. Хотя вообще-то, как мы увидим потом, бабка придерживалась идеалистических взглядов, была набожна, каждое воскресенье ходила в церковь, даром, что голову не мыла, — в отличие от деда, который в церковь ходил только на пасху, но перед этим обязательно мыл голову.

Наконец подошла и гостья. Напрасно вооружалась она тяжелой дубинкой — дед заблаговременно посадил на цепь собак и поджидал ее появления, выглядывая во двор сквозь опутанное паутиной оконце в хлеву. Так что, едва она показалась в калитке, дед, будто бы ненароком, вышел из хлева и проводил гостью в дом. Она и в самом деле походила на каракачанку [9] Каракача́ны — малочисленное племя балканских горцев, пасших овец в горах. : черная, что твой уголь, тощая, во множестве пестрых юбок и фартуков. Истинное удовольствие получили бабка с дедом, когда она стала объяснять причину своего посещения: прослышала, дескать, что бабушке удалось вылечить малыша от лихорадки, а у нее самой ребенок горит огнем. «Трясет его, бедняжку, как бы еще не ослеп от жара!» Вот она и пришла попросить совета или снадобья.

Излагая все это, Каракачанка зыркала по сторонам, но ее черные, живые пронизывающие глаза не смогли уловить ничего такого, что бы шокировало ее эстетический вкус. Хозяин дома казался переодетым в новые крестьянские одежды интеллигентом, волосы хозяйки блестели, словно вороново крыло, горница — хотя потолок и стены малость покосились — сверкала чистотой и порядком. Воздух в доме был напоен смешанным и потому вдвойне соблазнительным ароматом только что испеченной баницы и куриной яхнии.

Бабка подробно рассказала, как проводила лечение, как купала больного в отваре из ореховых листьев, как эти листья ну прямо-таки впитали в себя хворобу. Бабка не упустила ни одной, даже мельчайшей, детали, чтоб подольше насладиться своим превосходством над Каракачанкой, которая продолжала играть роль хорошо законспирированного шпиона, не подозревая, что коды ее уж расшифрованы.

Когда подошло время обедать, Каракачанка собралась уходить. Дед с бабкой отлично видели, что она просто прикидывается, и все же долго и настойчиво уговаривали ее оказать честь их скромной трапезе. Наконец Каракачанка снова села, заявив, однако, что есть ей не хочется. Таким вот образом люди в нашем краю обычно показывали свою скромность и воспитанность. Считалось хорошим тоном, застав хозяев дома за обедом или за ужином, упорно отказываться сесть за стол и твердить, что ты не голоден. Поломавшись этак некоторое время, можно было отщипнуть маленький кусочек, «только чтоб не обидеть хозяев». Ну, а уж потом, выполнив весь этот ритуал, лопай себе за обе щеки!..

Деда даже оторопь взяла, когда он увидал, как набросилась Каракачанка на еду. Глядя на то, как ее черные пальцы погружаются в аппетитную яхнию, он тут же предположил, что у нее прохудился желудок и проглатываемая пища из-под пестрой юбки вываливается на пол. А когда Каракачанка с той же страстью принялась за баницу, одним духом выпивая при этом по мисочке вина, дед обложил себя в душе за свою щедрость, настроение у него окончательно испортилось. Эта баба, думалось ему, никогда не восполнит причиненного убытка, даже если приведет в дом золотую сноху.