Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

На рассвете бабка, дед и Баклажан, поднимая снежную пыль, покатили обратно. Лаяли собаки, горланили петухи, и в этом не было ничего необычного, но нашим казалось, будто собаки насмешливо гавкают им вслед: «Где уж вам!..», а петухи вопят: «Голодранцы-ы-и!..» Дед ожесточенно стегал лошадей, те зябко вздрагивали, будто их в одних пижамах выставили из теплой постели на мороз, оскальзывались на наледях, падали. Нашим надо было вернуться затемно, чтоб никто не увидел, что возвращаются они ни с чем. Конечно, самолюбие их было задето, но кто на их месте, спрашивается, не лопался бы от злости после такого дипломатического провала? Вместо того чтобы на бешеном скаку с пистолетной пальбой промчаться по улице, переполошить все село, им приходилось теперь пробираться чуть не на цыпочках, а утром делать вид, будто и слыхом не слыхали о каком-то там сватовстве в Могиларове. Кашляя и чихая с холоду, они вели подробный разбор случившегося, и, как это бывает во всяком коллективе, каждый старался переложить вину за неуспех на чужие плечи. Дед обвинял бабку, что та молчала все время и вообще показала себя мокрой курицей, а Баклажана — почему он трусил перед какой-то цыганкой и не дал ей бой. Баклажан, опять же, поносил деда за то, что тот никак не мог остановиться, закрыть рот, совсем как тот пес-пустобрех, которому лишь бы лаять. И вообще, по мнению Гочо, ни в коем случае не следовало уступать ни пяди этим голодранцам, это всякому ясно, ну, а коли сам слабину показал, никто с тобой церемониться не станет. И дальше все в таком же духе.

Впрочем, сколько бы он ни выискивал причину провала в действиях других, Баклажан отлично понимал, что акции его вконец упали, все отнесут за его счет, а такое случалось с ним впервые. Сватовство было его призванием, как поэзия для поэта, а если уж сопоставлять пользу для человечества от состоявшейся, скажем, помолвки и новой поэмы, то ясно же, насколько первая полезней. Человечество может веками обходиться без поэм, а вот коли не будет помолвок и браков, оно обречено на самоуничтожение. И если оценивать деятельность Баклажана, отталкиваясь от этой великой житейской истины, сразу станет понятно, почему амбиция его возрастала обратно пропорционально подорванному престижу. Еще до того, как въехали они в село и тишком проскользнули по улицам, Гочо стукнул себя в грудь и заявил деду, что через несколько дней у того будет сноха. Живая ли, мертвая, но будет! Дед — натура, как уже упоминалось, скептическая — не допускал даже мысли, чтобы раздобыть сноху умыканием. Ведь для такого дела надо иметь крепкие штаны, а таковых, по его мнению, не было ни у Баклажана, ни тем более у моего папаши.

— Уж предоставь это мне! — заявил Баклажан.

Для вящей убедительности он поклялся своими усами, но после того, как дед отверг этот его залог, поклялся честью, потом коровой и, наконец, собственной головой. От головы этой дико несло винным перегаром, она, видно, задалась целью во что бы то ни стало свалиться с его плеч, так что деду весьма трудно было полагаться на такую голову.

В те дикие и чудные времена в нашем еще более диком и чудном краю совершалось множество самых разнообразных краж. Крали овец, угоняли волов и коней, умыкали и девушек. Некоторые из них, правда, сами себя умыкали — у нас их называли «пристанушами» [12] Пристану́ша (нар.) — девушка, ушедшая к жениху и вышедшая замуж без согласия родителей. , — и совершалось это быстро, без сучка и задоринки, все равно как гол, забитый футболистом в собственные ворота. Иных девушек надо было похищать любой ценой, поскольку родители не позволяли им выйти замуж за их избранников. Существовала и третья категория девушек, которые в умыкании видели способ поднять собственную цену в глазах будущего супруга и всего общества. Эти похищения инсценировались ради чистой показухи и были легки для исполнения, словно современные пьесы. Потом, однако, молодухе, украденной подобным способом, ничто не мешало напоминать время от времени собственному супругу, что вот, дескать, он ее похитил, значит, она была для него очень желанной, и это доставляло ей удовольствие всю жизнь. Говорили, к примеру, о ком-нибудь — «похищенная Ганка», и остальные женщины испытывали известную зависть: надо же, какой муж у этой Ганки, жить без нее не мог, даже умыкнул ее!

Если в двух случаях похищение невест было плевым делом, то в третьем в игру вступали кинжалы, пистолеты и железные дубинки. Тут уж похитители должны были быть настоящими мужчинами. Сильные и бесстрашные, проникали они среди ночи в дом невесты, поднимали ее с постели, словно запеленатого ребенка, или на глазах у всего села умыкали девушку из церкви, прямо из-под венца! Конечно, не обходилось и без того, что иной из парней расплачивался за свою смелость собственной ногой, а то и головой, но, как внушали нам в свое время бабушки, какой же юнак без раны… Люди в моем краю ревностно хранят традиции прадедов, сохраняют и воровские традиции. Конечно, неумолимое время на все накладывает свой отпечаток, меняет оно и традиции, как бы ни старались мы их уберечь, в лучшем случае малость осовременивает их. Сейчас, к примеру, и это искусство смелых приближено к требованиям современности, но ведь иначе и быть не может — прогресс дает о себе знать во всех наших начинаниях. Никто уж не умыкает девушек среди бела дня, это считается варварством, к тому же и девушки не ждут, пока их умыкнут, сами приходят к тому, кто им приглянулся. Бывают случаи, когда они прилепляются к уже женатым мужчинам, отпихивая локтями их супруг с детишками. Вообще нынче кражи у частных лиц называют буржуазным предрассудком. Теперь крадут у государства или в сельскохозяйственном кооперативе, используя при этом всевозможные бумаги, да так ловко, что иной раз комар носа не подточит…

Умыкание невест, как и всякое искусство, давно уже нуждалось в своем новаторе, и он не замедлил объявиться в лице моего родича — дядюшки Мартина. Был он первым полуинтеллигентом в целой нашей околии — три года проучился в гимназии, но, как всякий новатор, отличался известной эксцентричностью и с гимназией расстался. О дядюшке Мартине мне бы хотелось порассказать много всякой всячины, поскольку был он замечательной личностью, взбаламутил всю нашу Добруджу, водил за нос местную власть, годы подряд вел с ней отчаянную игру, смеялся ей в лицо, как никогда прежде никто не осмеливался. Непременно расскажу о нем, но в другой раз, а сейчас хочу лишь упомянуть, что это он внедрил метод так называемого бесследного умыкания девушек, чем избавил добруджанцев от кровопролития и напрасных человеческих жертв. Прежде ведь как бывало? Родичи похищенной искали ее в доме жениха. Находили, конечно; при этом выламывали двери и вдребезги разбивали окна, завязывалась перестрелка, так что подчас и сама виновница всей этой кутерьмы оказывалась жертвой. Ну, а дядюшка Мартин надумал увозить похищенную девушку куда-нибудь в другое село. Заявятся родичи искать ее в доме того, на кого у них пало подозрение, а там ее и в помине нет. С тем и уберутся восвояси. Через несколько дней дойдет до них весть, что девушку-то обвенчали, тут, само собой, проклятья, угрозы, да ведь после драки кулаками не машут — печать молодухе уже припечатали, вороти ее, никто все равно брать не станет.