Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Диск работал безупречно, пружины у него были новые. Вжик, вжик, вжик… Можно проверить часы по «точному времени» из Астрономической обсерватории; можно узнать в любом кино, есть ли билеты; вжик, вжик, вжик… Можно спросить, как закончился вчерашний матч, неважно, что он сам на нем был. Вжик, вжик, вжик… Разумеется, это достижение надо использовать, а то какой смысл было вести из-за телефона пуническую войну.

Он снова сел на диван, остерегаясь торчащей пружины. Хотел было закурить, но не успел чиркнуть спичкой, как услышал из-за стены стоны своей хозяйки. Вот уже две недели она каждый день в это время принималась стонать и доводила его до бешенства. Он ненавидел эту толстуху с косматой бородавкой на щеке, жирную и глупую, как утка. И хотя он ее ненавидел и называл про себя чудовищем, ему вдруг пришло в голову, что ей, может быть, нужно помочь. Если ей нужна помощь, Иван Барабанов тут же вызовет кого надо по телефону.

Он вскочил и решительно постучал в дверь.

— Войдите! — послышалось промеж двух стонов.

Чудовище прикладывало к своим распухшим ревматическим коленям распаренное горчичное семя. От компресса поднимался пар, но женщина стоически терпела, хотя кривилась и охала.

— Очень больно? — спросил Иван Барабанов.

— Очень! — сказала женщина и показала на свои жирные колени, которые от горчицы покраснели и пошли пузырями. — Больно, но надо терпеть, потому что ревматизм доконает мне сердце.

— Может быть, вам нужен врач. Если пузыри лопнут, как бы не получилось заражения.

— Что вы! — покачала головой хозяйка, и Иван Барабанов, решивший быть объективным и снисходительным, увидел, что это просто добродушная старая женщина, которая пускает в ход все средства, присоветованные ей другими добродушными старухами со двора. — Вы уж извините, наверно, я вам мешаю своим оханьем, когда меняю припарки.

— Ничуть! — сказал Иван Барабанов. — Если нужен врач, я могу позвонить.

Старуха растроганно смотрела на него, положив руки на колени, а Иван Барабанов думал, что это правда приятно — вертеть диск телефона, потому что пружины у него совсем новые и работают мягко и безупречно.

Но старуха оказалась упрямой и не захотела звать врача. Иван Барабанов вышел из ее комнаты, и, пока он шел по передней, неприязненное чувство к этой старой толстухе снова им овладело. Теперь он ненавидел ее даже больше, и не только потому, что увидел ее безобразные колени, способные сделать женоненавистником даже жителя пустыни.

Телефон, это достижение техники, все так же спал в углу. Почему никто из сослуживцев ему не звонит, ведь вчера они записали его номер! Он вспомнил, что у него тоже записаны телефоны сослуживцев, но он никогда до сих пор им не звонил, и он упрекнул себя. Дружба требует взаимности. И не только дружба, с футболом тоже так. Если бы «Левский» больше ценил свою публику, больше уважал ее, он бы так часто не проигрывал.

Он вздохнул и снова лег на диван, на этот раз подперев голову рукой. Неохотно раскрыл книгу и по рассеянности еще раз прочел страницу, на которой Иван-дурак посылает министров работать; рассердился на себя, повернулся на спину и, решив заснуть, закрыл глаза. Что-то затопало на лестнице, кто-то кричал: «Осторожней! Осторожней!» Иван Барабанов подумал, что это Три мушкетера спускают коляску с младенцем во двор.

За стенкой хозяйка охала, но совсем тихо, наверное припарки остывали.

Тремя мушкетерами были три бабки с шестого этажа моего дома. По воскресеньям они присматривали за малышом своей племянницы, и счастью их не было границ. Прозвище им придумали ребята со двора и хранили его в тайне, так же как они хранили тайну баскервильской собаки.

Посоветовавшись между собой, Три мушкетера решили раскрыть младенцу ножки, чтобы они загорали на солнце, а головку держать в тени. Как только солнце пригрело ножки, младенец намочил штанишки, и Три мушкетера, стоявшие вокруг коляски, пришли в восторг. Одна бабка держала мокрые штанишки, другая держала сухие штанишки, а третья подтирала младенца, и все три были счастливы, как матросы Колумба, увидевшие на горизонте землю.

Самолет за это время наполнил свои баки бензином, взял на борт оператора кинохроники и снова полетел над городом, и за хвостом у него заполоскался призыв: «Покупайте в ЦУМе».

К этому времени я кончил писать рассказ, жена принесла мне кофе, и я стал читать его вслух — привычка, оставшаяся у меня с первого класса. Рассказ был такой:

Председатель сельсовета в селе Черказки, человек молодой и энергичный, распираемый инициативой, сидел в совете и время от времени обращался к рассыльному:

— Гоца!

— Сейчас, товарищ председатель!

Гоца Герасков, рассыльный сельсовета, коренной черказец, выходил, тотчас возвращался и докладывал:

— Шестнадцать, товарищ председатель!

Они садились, выкуривали по сигарете, и председатель начинал ерзать на стуле.

— Не похоже, чтоб было шестнадцать, — говорил он. — Смотри, солнце-то уж где!

— Как скажете, товарищ председатель! — говорил Гоца Герасков и снова выходил на улицу, чтобы проверить. Вскоре он возвращался обратно и докладывал:

— Семнадцать, товарищ председатель!

— То-то же! — говорил председатель и начинал ходить по комнате. — Не может он оставаться на шестнадцати, когда солнце вон уж как печет. И чтоб на семнадцати застрял, тоже сомнительно.

— Сомнительно, товарищ председатель, — говорил Гоца Герасков.

К чести и славе села Черказки сельсовет незадолго до того купил градусник. Его повесили на фасаде сельсовета, под громкоговорителем. Спирт, конечно, был подкрашен, чтоб издали было видно. Именно об этом градуснике и разговаривали сейчас председатель с Гоцей Герасковым.

Потом они снова садились, выкуривали по сигарете, и Гоца Герасков вслух вспоминал, что когда он был в армии, он тоже мерил себе температуру градусником, но тот градусник был совсем маленький, и пяди не будет, а ртуть и вовсе не разглядишь. К самому свету надо было подходить, к окну, да и то еле различишь, поблескивает там чего в трубочке или нет. Не то что этот, сельсоветский, метровой высоты и цветной, так даже старики-пенсионеры, приходя за пенсией, спокойно смотрят на него без очков. Газету читают в очках, а на градусник смотрят запросто, пока Гоца Герасков объясняет им, что такое Цельсий.

— Градусник — не газета, — сказал председатель.

— Не газета, товарищ председатель, — согласился рассыльный.

Он не просто соглашался, он говорил убежденно.

— Хотя и у газеты есть свои градусы, — сказал председатель.

— Есть, товарищ председатель.

— Газета должна поддерживать определенную температуру.