Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Жела улыбалась. Настоящий артист ее Кыню! Впрочем, и приглянулся он ей в первый раз тогда, когда они играли в постановке «Йончовы постоялые дворы». Он изображал приехавшего из города купца, щеголеватого, в сером костюме, а у нее была роль хозяйки… Эх, молодость, молодость! Все-то им было весело, по всякому поводу сыпали шутками, работали в охотку, ночи были коротки, не думалось, что когда-нибудь придет старость, что понадобятся деньги поднимать сына-студента, что надо будет заботиться о трудовом стаже для пенсии… Кыню уже восьмой год работает в Мадане, возвращается домой только по большим праздникам да в отпуск, и она уже свыклась с одиночеством, все реже вспоминает о нем, все реже видит его во сне или слышит его голос…

И тут она услыхала чей-то голос.

Она отошла уже далеко от своего двора, натянутая веревка подрагивала, вода с тихим плеском омывала ей ноги.

— Слышь, что ль, тебе говорю! — произнес голос из темноты. Это был Дим Бой. Он стоял на берегу — казалось, силуэт из черной бумаги наклеен на ночное небо. Из-за плеча у него торчало дуло карабина, похожее на какой-то чудной ключ.

— Чего тебе? — спросила Жела.

— Вылезай!

Он узнал ее, но нарочно не называл по имени.

— Не суйся не в свое дело! — сказала она, сматывая мокрую веревку.

— Это и есть мое дело! — сердито крикнул он. — Вылезай, тебе говорят! Стрелять буду!

— Полегче, полегче! — сказала Жела и вытянула мережу на камни. Одна рыбина, ловко извиваясь, пыталась выскользнуть из сети. Жела высвободила ее, и по тому, как укололо пальцы, догадалась, что это угорь. Хотела было кинуть его обратно, но удержалась, чтобы Дим Бой не подумал, что она испугалась его.

— Ах, растуды твою… — выругался Дим Бой, закуривая сигарету. — Не ожидал я от тебя такого, Жела…

— Катись ты! — крикнула она. — Плевать мне, чего ты ожидал…

— Вылезай! — приказал он, стараясь, чтобы голос прозвучал как можно строже. — Вылезай, а то ведь я могу и снасть отобрать.

— Ори больше! — сказала она. — Пока не наловлю на одну сковороду, никуда не пойду.

Дим Бой походил по берегу, нашел спуск, слез к ней на камни. Он был маленький, сухонький и двигался бесшумно, как и требовала его служба.

— Знаешь небось, закон строгий… — сказал он. — За одну рыбку я могу…

— Ты все можешь! — оборвала она.

Запустила руку глубоко в мешок, ощупала холодные, скользкие рыбины и стала не спеша сворачивать сеть. Ей было неприятно разговаривать с этим человеком — ишь сопит тут, шмыгает носом.

— Я на нижний луг шел, — сказал он. — Туда каждую субботу прикатывают городские на машинах… Разводят костры и спят под открытым небом. Но взяло меня сомнение, не ставят ли они переметы… Дай, думаю, пойду другим берегом, чтоб незаметно… Иду, значит, и вижу: кто-то сеть закидывает…

— Ясно! — огрызнулась Жела. — Увидал! Ну и что? Сейчас тебе за это медаль повесят…

— Тебе хорошо говорить… Нешто я могу пройти мимо, когда я тебя засек…

— Меня-то засек, а которые на целые банкеты налавливают, тех не видишь…

Сторож прикусил язык. Она ударила по самому больному месту. Когда односельчанам хотелось его позлить, они напоминали ему о его слабоволии, о его раболепии перед начальством и о ловкости, с которой он, когда нужно, умел находить лазейки в законе. Он был вроде того угря, который кололся, чтобы выбраться из сети.

Дим Бой служил в рыбнадзоре с 1933 года, с перерывом на те несколько лет после Девятого сентября, когда революция одним махом вымела всех, кто был на службе при прежнем режиме. В эти годы он работал возчиком, а потом опять понадобился инспектор рыбоохраны, он подал заявление и как-то вечерком занес председателю местного совета сома килограмма на два. Дим Бой искренне тогда считал, что этими двумя килограммами все и ограничится, но, когда он снова вооружился карабином, пришлось и самому ловить и выдавать разрешения на еще множество килограммов, множество разных сомов, усачей и кленей, без которых не обходилась в области ни одна конференция или совещание… Вкуснющая это штука — речная рыба, поджаренная на подсолнечном масле, с золотистой корочкой, хрустящим хвостом и до того аппетитным запахом, что уже им одним можно закусить стаканчик виноградного вина…

Галоши у Желы были полны воды и негромко похлюпывали. Намокший подол шлепал по ногам. Продев палец под ремень карабина, Дим Бой шел за нею, и на душе у него было тошно.

— Куска хлеба из-за вас лишусь, — помолчав, сказал он. — Почему я за вас страдать должен?

— Один ты страдаешь! — бросила Жела.

— Да ведь служба проклятая… Год остался и семь месяцев… Кабы не это…

Он шмыгнул носом, сплюнул и продолжал шагать, угадывая дорогу по шлепающему звуку ее юбки. Они подошли к земляным ступенькам.

— Да, треклятая моя служба… — повторил он и вслед за Желой поднялся на ее участок, стараясь в темноте не сбиться с тропки.

Жела привела его в летнюю кухоньку, зажгла свет, заставила его сесть и вынула из шкафа запылившуюся бутылочку ракии.

— Хлебни маленько, пока я рыбу почищу, — сказала она и налила ему рюмочку. — До смерти есть охота…

— Поехали! — сказал Дим Бой, чокаясь с бутылкой.

Рука у него была как у молодого, с плоскими ногтями. Из-под выгоревшей брезентовой куртки выглядывала заношенная зефировая рубаха. «Жена двоих внучат нянчит, вот он у нее и ходит заброшенный», — подумала Жела.

Она пошла переоделась в сухое и занялась рыбой. Сторож отпивал из стопки и смотрел, как уверенно орудуют ножом ее руки.

«Жела-верховодка», — вспомнилось ему, как они в детстве дразнили ее, а она гоняла с ними по лугам и любого мальчишку могла заткнуть за пояс… У мужа ее, который вечно пропадает где-то на рудниках, в голове ветер, и кабы не Жела, они б и по сю пору ютились в старом сарае деда Станчо, господь его прости… На счастье, Жела — баба деловая, собрались с силами, понаделали кирпичей, поставили дом и во дворе тоже всего понастроили. Что тут было раньше? Пустошь… А теперь двор. С разными строениями, дорожки залиты цементом, деревья фруктовые — каких во всей округе поискать. И все это благодаря вот этой женщине… Ауфвидерзен!.. Почет и уважение!.. Меня спроси, я скажу: вот такую бы и выдвигать в руководство, потому толковая и головы ни перед кем не клонит. Да разве ее выдвинут?

Огонь разгорелся, масло зашипело, по кухоньке разнесся вкусный запах. Дим Бою надо бы уйти, двойное будет преступление, если он отведает этой рыбки, но никакой силой нельзя было его сейчас поднять с места…

Жена косила люцерну. Он увидел ее высокую худую фигуру, она склонялась и взмахивала косой, стальное лезвие которой со змеиным шипением пробивалось сквозь густую стену люцерны. «Шщик-хруп! Шщик-хруп!» — долетали до него отрывистые звуки.