Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

— Учитель, что скажешь? — спросил Павел Хадживранев.

— Сначала я вас отмечу, — сказал Учитель. — Таким знаком вас отмечу, братья, — повысил он голос, но разбойник вскочил:

— Мемед-ага золота у вас потребует, Учитель! Он вчера говорил: много, мол, золота накопилось в Перуштице… Хоть один денек, Учитель…

— Таким знаком, — крикнул еще громче Учитель, — что водой смоешь, а он все равно детям и внукам перейдет… Кровью, кровью, братья…

Все вздрогнули, и прежде чем он указал на помаков, прежде чем сказал: «Их кровью!» — Дели-Асан взревел и, как был, связанный, бросился на четвереньках прочь от сидящих. И дружки его тоже.

Но недалеко они ушли, и, как сказал, вернувшись, Учитель, великое таинство свершилось в ту ночь в трех разных местах ореховой рощи, под единым куполом болгарского неба.

Воскресенье наступило тихое и радостное. О Тымрышлии не было ни слуху ни духу — кто знает, может, Дели-Асан решил их просто постращать?

Молодые мужчины и парни гарцевали на конях. Разгорячат коня у себя во дворе — и вылетают в распахнутые ворота. На площади церковный хор пел «Восстань, восстань, юнак [31] Юнак — герой, богатырь, молодец. балканский!». Учитель взмахивал в такт руками и тоже пел. Дозорные, посланные далеко в поля и горы, не тревожили село никакими известиями.

Лишь один иноверец проскакал в сторону Перуштицы, скакал он открыто, без оружия, весь в серебряном шитье, и дозорные узнали его: то был Исмаил-ага Сулейман-оглу, владелец из Устины. Догадались, что едет он, по обыкновению, почтить праздник своего кунака Хаджи-Вране. Да и ничего плохого не сделал он никому в Перуштице.

Отстранились дозорные, дали дорогу, и ага подъехал к большим воротам Хаджии. Но там молодые не встретили его с почетом, как бывало. Ни сыновья, ни снохи не кинулись принять узду из его рук. Будто агу и не заметили.

Только старик ему обрадовался, спросил любезно, какой привел его счастливый случай, что нового в благословенном селе Устине, все ли живы-здоровы в Устин-сарае, пригласил подняться на галерею, приговаривал что-то, а сам прислушивался.

Потому что вместе с обычными мирными деревенскими звуками доносился до них цокот копыт, и какая-то дерзкая песня, и посвист, и пистолетная стрельба…

Ничего не вымолвил гость, ждал, что скажет хозяин, а тот крикнул сверху, чтобы принесли жареного барашка и вина. И белого вина и красного. Но слова не шли у него из горла. Наступило на галерее молчание, и еще явственней стали слышны тревожные звуки. Наконец Хаджия вздохнул:

— Такое заварили, Исмаил-ага, не знаю, как и расхлебаем…

— А что стряслось, дед Хаджия?

— Да вот, молодые, — произнес Хаджия.

— Что?

Но старик промолчал.

— Что же? — повторил ага.

— Отделяются…

— Отделяются? От кого?

— От кого?.. — задумался Хаджия. — От меня…

— От тебя? С какой стати?

Кое-как старик отговорился, слукавил — каждый, мол, хочет сам торговать и сам считать алтыны… Об Учителе не обмолвился. Да и о Дели-Асане тоже. Еще поели кунаки жареного барашка, еще поговорили о том о сем, и Исмаил-ага поднялся. Его бил озноб.

А село всю ночь праздновало свободу. До самого рассвета, когда очнулось, окруженное помаками и турками.

На всех вершинах окрестных холмов развевалось по красному стягу с полумесяцем. Исмаил-ага был здесь ни при чем, это рано или поздно должно было случиться. Еще с полуночи дозорные начали слать с полей и гор тревожные вести Учителю, и он приказал им отойти на укрепленные позиции, не смущая радости села, которой и без того суждено было быть недолгой.

Уже после, когда все мужчины, способные драться, были распределены по позициям, улицы и площадь разом опустели. Даже усердный Гуджо, горбатый съемщик Тилевой кофейни, не отпер в это утро дверей, не подмел и не опрыскал водой каменные плиты перед кофейней. Лишь когда Хаджи-Вране явился, по обыкновению, выпить утренний кофе и сердито постучал в окно своим посохом, что от гроба господня, кофейщик вышел и проделал все это у него на глазах.

Хаджи-Вране стоя дожидался, пока он кончит, а за это время один за другим подошли и остальные старейшины — те, что не уехали в Филибе. Словно сговорились…

— Христос воскресе, — приветствовали они Хаджию.

— Он-то воскрес, — отвечал им Вране. — Вот кабы и Дели-Асан мог воскреснуть вместе со своими поганцами… Получилась бы троица, точь-в-точь как в Священном писании… И мы б, озолотив, послали их к Тымрышлии… Да садитесь же, надо как-то спасать село!

Пока они совещались, никто их не потревожил. Все мужчины были на позициях. Выбрали трех столетних старцев, уже насытившихся жизнью, готовых идти к Тымрышлии. Они должны были сказать аге, если, конечно, доберутся до него живыми, будто Дели-Асан с дружками изнасиловали бабу, и потому молодые озлились… И еще должны были спросить, сколько золота он хочет, чтобы простить село и уберечь его от других. Велели посулить сначала тысячу лир, но можно было надбавить и до трех, ежели Тымрышлия за тысячу не согласится. Ветер раздувал его шатер на вершине Власовицы. Повязали старцам по белой тряпице на посохи и условились: как выйдут они из шатра, пусть столько раз поднимут посохи, сколько тысяч посулили.

При выходе из села старики обманули стражу, сказав, что это Учитель посылает их к Тымрышлии, и поплелись по каменистой тропе вверх, к шатру. Из села было видно, как белые тряпицы на их посохах подпрыгивают над редкой зеленой травой, как все ближе и ближе приближаются серые пятна их сермяг к красному стягу и желтому шатру.

Никто по ним оттуда не пальнул. Встретили их, остановили, и было видно, как посохи старцев тычут то в сторону села, то в сторону шатра. Один из помаков побежал наверх и спустя немного подал знак, чтобы старцы подымались дальше.

С утра до полудня Хаджи-Вране и старейшины сидели за столами перед Тилевой кофейней, откуда была видна вся Власовица, молча отхлебывали кофе и не отрываясь глядели вверх. Ждали, когда старики выйдут из шатра. А тем временем все подходили и подходили из равнинных сел турки, все стекались и стекались с гор голодные своры помаков. И возделанные поля и голые окрестные холмы — и Власовица и Вылковиште — густо обрастали молчаливыми темными фигурами башибузуков.

Учитель и десятники ждали с бойцами на редутах. Старейшины прихлебывали горький кофе в тенечке, на опрысканных и подметенных плитах кофейни, смотрели на желтый шатер и гадали, что там происходит, — две тысячи придется им отсчитать или три. Хаджи-Вране уже успел предложить, чтобы община заняла эти золотые у них, чорбаджий, и отдала их Тымрышлии, а потом, распределив долг по всем дворам — по два, по три, по пять золотых, в зависимости от достатка, — вернула деньги собственникам. Община — те же старейшины — немедля приняла предложение. Только бы уговор состоялся, только бы показались наверху посланцы…