Богомил Райнов - Новеллы и повести. Том 2

Наконец сгорбленные серые фигуры вышли из шатра. Но они не подняли посохи сразу, как было уговорено. А когда начали, не остановились на трех… Семь раз поднялись к небу и опустились к земле посохи с белыми тряпицами.

Переглянулись старейшины и принялись вытаскивать платки, отирать взмокшие лбы. Тяжко, вслух вздохнул Хаджи-Вране. Семь тысяч золотых они все же могли бы собрать промеж собой, но как вернет их село? Когда? И за двадцать лет не вернуть… Завтра же сравняются они с остальными перуштинцами. С голытьбой! Будут спасены, но навек втоптаны в землю.

— Не дам! — крикнул внезапно Хаджи-Вране и поднялся. — Кто хочет, пусть дает, а я не дам!

— Постой, Вране, постой, дай подумать, — простонали другие, не отрывая глаз от ощетинившихся холмов. Старцы плелись потихоньку вниз. — Погоди, послушаем, что они скажут… Как говорится, семь раз отмерь, один раз отрежь…

— Семь тысяч скажут, чего ждать? — ответил Хаджи-Вране. — Не дам!

— Чорбаджия, — робко взмолился горбатый Гуджо, который все вертелся возле старейшин, — кто другой нам поможет, как не первые люди села? Одна надежда на вас да на бога…

— Так, — ответил Хаджи-Вране, — на нас, значит, ваша надежда… А после станешь меня называть «чорбаджия»? В пасхальную ночь станешь мести для меня эти плиты? Станешь варить мне ароматный кофе?

— По гроб жизни, дед Хаджия.

— А сыновьям моим?

— Чего? — не понял кофейщик.

— Будешь, спрашиваю, сыновьям моим варить кофе? Будешь поджидать их от заутрени, подметать да прыскать водичкой перед их приходом?

— Точно так же, как поджидал тебя, чорбаджия…

— А если им нечем будет платить?

— И если платить будет нечем…

— Врешь, каналья! — крикнул Хаджия и замахнулся, словно хотел ударить. — Вре-ешь!

Гуджо скрылся в кофейне. По тропинкам Власовицы продолжали, ковыляя, спускаться к селу старики. Башибузуки расступились, давая им дорогу.

— Вране, — сказали другие старейшины. — Что-то ведь у нас останется. У тебя — виноградники, яхна [32] Яхна — помещение, где изготовляют халву. и бочки с вином…

— А за сезам чем я буду платить? А батракам что дам? Перестанут, говорю я вам, молоть жернова, и мои и ваши… И тогда такие, как этот горбун, глядишь, вытащат по пятьдесят лир, потому что все бедными прикидывались, не выручали село… Вот как вытащат, говорю вам, и купят нас вместе со всем нашим добром, со всеми нашими потрохами… Община у таких в счет долга от силы пять, а то и меньше золотых потребует, а у них по полсотни, а то и по сотне припрятано.

— У Гуджо нет, — сказали старейшины.

— У него, может, и нет, только все же найдутся такие, чье золото не на виду, как наше… потому что они где-то посередке — не с бедняками бедняки, не с богачами богачи…

— Найдутся и такие, слов нет.

— А вы знаете, кто они? Если не знаете, так узнаете, потому как на них будут батрачить ваши дети!

Старейшины примолкли, а Гуджо, поборов страх, — как видно, он все слышал — снова сказал:

— Не тревожься, дед Хаджия! Ведь вы с пустыми руками начали когда-то, ты и твоя бабка Хаджийка! А сейчас и добра у вас много, и рук в доме с избытком, еще больше наживете. Да и мы за вас бога будем молить, всем селом…

— Пш-шел, собака! — шугнул его дед Хаджия, но, увидев, что тот повернулся спиной, удержал его: — Постой… Постой… Я дам пятьсот и обратно не потребую, если ты дашь твоих пятьдесят…

— Дал бы, да нет их у меня, — пятясь, ответил Гуджо.

— Поклянись ребенком, что нету!

Единственный ребенок остался у Гуджо: кофейщиковы дети умирали, едва дожив до десяти. Живому было восемь. Гуджо побледнел.

— Поклянись, — настаивал Хаджия.

— Да ты что — господь или поп, чтоб я тебе клялся? — впервые огрызнулся Гуджо на человека богаче себя, ушел в дом и больше не показывался.

— Видали? — сказал Хаджия. — Кто-то из нас будет прислуживать вот этому… Да и кофейни не откроешь, двух много для села.

— Полно, Вране, — сказали другие. — Нужно ведь что-то решать.

— Вот и решайте, — ответил Хаджия. — А я уже решил. Не дам.

— Стало быть, смерти захотел. И себе, и сыновьям своим, и внукам…

Не сразу ответил Хаджия. Смотрел, как по извилистой тропе медленно приближаются посланцы, как подпрыгивают их посохи с белыми тряпицами, как убывает их путь, подобно песку в церковных песочных часах. Белые подпрыгивающие точки были точно песчинки времени и пути, и они все сыпались, сыпались.

— Не знаю, какой срок дал Тымрышлия, — сказал он наконец. — И что сумел сделать чорбаджия Рангел Гичев в Филибе, не знаю… Но если Азис-паша пошлет аскеров… [33] Аскер — солдат, войско. Паша может одним махом избавить нас и от Учителя и от Тымрышлии… И выкупа не потребует… Только благодарственное письмо султану, подписанное всем селом…

И снова замолчал Хаджи-Вране. И снова все вперили взгляды в белые песчинки, которые сыпались, сыпались. Никто не верил, что Азис-паша, или Решид-паша, или другой какой паша кинется их спасать, потому что в эти дни у пашей было дела по горло и во многие места вилайета [34] Вилайет — административно-территориальная единица в Турции. нужно было вести им аскеров, но никто не знал и другого — что предпочесть: стать равным с другими в смерти или равным с другими в бедности…

И, глядя вот так, не отрываясь, увидели старейшины сначала какие-то белые облачка дыма из-за придорожных скал. Потом послышался залп, и одновременно стало видно, как двое посланцев, качнувшись вперед, падают на жидкую траву. А третий, размахивая посохом, с белой тряпицей, указывает наверх, на желтый шатер. Сам Мемед-ага Тымрышлия вышел из шатра — огромный, встревоженный, — и помчались вниз его люди. Но залп повторился, третий старец, видно, хотел бежать к селу, но споткнулся, упал и больше уже не поднялся; Хаджи-Вране снова громко вздохнул, словно всхлипнул.

Странным было это убийство. Не мог Тымрышлия отказаться от семи тысяч золотых, не могли и повстанцы сделать такое — стреляли с Власовицы. Необъяснимость случившегося была более зловещей, чем сама тройная смерть.

— Господа прогневали, — сказал самый старый из старейшин. — Не следовало так…

— Что ж теперь? — спросили другие.

Мелкие дробные звуки посыпались под столы на подметенные плиты, желтые янтарные зерна, пощелкивая, запрыгали далеко в разные стороны. Разорвались чьи-то дорогие четки, но никто не бросился собирать их бусины.

— Та-а-ак-то… — вздохнул Хаджи-Вране и пошел прочь.

У него оставалась еще одна надежда — Исмаил-ага, владетель из села Устины. Но смутной и шаткой была эта надежда, ибо упустил он то время, когда следовало доказать аге свою преданность и попросить защиты. Как теперь до него доберешься? Тайком отправишься, все равно кто-нибудь подстрелит — или повстанцы, или башибузуки. С белым платком двинешься — сыновей опозоришь. Да и как знать, найдешь ли его. Не любил Исмаил-ага бранные дела и вряд ли был где-то поблизости. И все же, может, поручил он кому-нибудь из единоверцев позаботиться о старом кунаке. Только как разыскать этого защитника, когда тысячи остервенелых мусульман ворвутся в село и начнется резня.