Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

— Известное дело, глупости, — сказал Михо с невеселой усмешкой. — Вы были правы, когда ругали меня за Анушу.

— Не мы, ты был прав, — сказал я тихо и на сей раз сам прикурил от своего окурка.

— Как бы там ни было, с прошлым покончено… Знаешь, как они напали на нашу явку у Ануши? Почему убили ее? Один парень, живший по соседству, был от нее без ума… Следил за ней из окна — с кем встречается, когда уходит, когда возвращается домой. Всю нашу конспирацию наблюдал…

Так я получил ответ на вопросы, которые до тех пор казались мне неразрешимыми. Ответ был так прост, что никогда не пришел бы мне в голову. История, выученная по книгам и философским формулам, разложенная по всем правилам на полочках нашего сознания, неожиданно смешалась с хаосом личных страстей, личных судеб, и я опять испытал чувство тоски и бессилия…

— Платок мне покажешь?

Михо в рассеянности стряхнул пепел на свои зеленые галифе; он не смотрел на меня. Даже головы не поднял, когда я встал, чтобы исполнить его желание.

Подал ему платок. И клочок бумаги. Он прижал платок к лицу и пошатнулся, словно почувствовал чье-то живое тепло. Потом вытер глаза кулаком.

Я сказал, что он может взять платок. Он поглядел на меня с изумлением и благодарностью, но положил платок на стол.

— Он твой, — сказал Михо. — Но, если позволишь, я возьму записку. Можно?

Он вынул свое офицерское удостоверение и вложил туда записку.

А я сохранил платок Ануши. Берегу его в память о дружбе, о верности, о том, какой сильной была эта хрупкая девушка. И обо всем остальном, что не будет забыто, если только мы хотим сделаться лучше, а мир — мудрее и чище.

Перевод Э. Урицкой.

Вся беда в том, что я никогда не видел ни того, ни другого. Найти настоящую причину, представить себе их лица, взаимосвязь их мыслей, подробности встреч и разговоров — все это оказалось не под силу моему воображению, привыкшему воспроизводить события и предметы по их сходству с другими. Поэтому их встреча мне кажется почти фантастической, надуманной и заранее подстроенной для того, чтобы получилась именно такая концовка.

Я не в состоянии воспринимать эту историю хладнокровно и разумно, она действует на меня ошеломляюще, выбивает у меня из-под ног почву. Быть может, это проистекает из той всеобъемлющей возможности объяснения, когда ты чувствуешь, когда убежден, что существует только один-единственный ответ и он прячется где-то тут, около нас, или где-нибудь за луной и звездами и молчаливо посмеивается над нашей человеческой неразберихой.

Возможно, что в моем изложении эта история прозвучит искаженно, надуманно, в то время как самое ее главное достоинство состоит именно в достоверности, то есть в том, что все это действительно случилось десять лет назад и, вполне вероятно, может опять случиться в любое время и в любом месте. Я попытаюсь, по возможности, передать ее так, как услышал, дополненную всеми сведениями, которые мне удалось собрать. И постараюсь отделить факты от моего собственного о них представления, равно как и отметить те места, где мое воображение по необходимости должно было вмешаться, чтобы установить связь между неизвестными.

Его звали Павел. Те, кто его видел, описывают его внешность очень бегло. Высокий, хорошо сложенный, красивый. При этом обычно добавляют, что насчет красоты они не очень уверены, так как вначале с трудом отличали его от других полузнакомых лиц, но потом он стал заметно выделяться среди них и казался именно красивым. Менялось ли их мнение по мере развития знакомства или Павел в самом деле хорошел с течением времени, я не знаю. Что же касается женщин, то они воспринимали его внешность гораздо категоричнее. Одни считали, что он до того безобразен, что можно испугаться при встрече, а другие, наоборот, уверяли, что Павел — идеальный мужчина. Вероятнее всего, у него была приятная, хотя и не очень впечатляющая внешность, он, как говорится, не выделялся на общем фоне.

Глаза у него были темные. Мне почему-то кажется, что они ни в коем случае не могли быть черными. Может быть, они были из тех неопределенно-темных, с зеленоватым или синеватым оттенком, глаз, которые могут сильно меняться и поражают как своей бесцеремонностью, так и тончайшей выразительностью. Я всегда связываю тайну человека с его глазами и убежден, что в них отражено как прошлое, так и будущее. Друзья Павла утверждают, что глаза у него всегда смеялись и что он смотрел на мир весело и беззаботно. Думаю, что это не совсем так. Верно лишь то, что в них постоянно светилась спокойная улыбка. Во всем, что Павел в то время делал и говорил, чувствовалась обязывающая прямота и веселая уверенность.

Еще интереснее, тоже по словам тех, кто знал Павла, был его голос. Одни находили у него бас-баритон, другие — просто баритон с очень приятным тембром, но все единодушно утверждали, что голос у него обаятельнейший. Можно было часами сидеть рядом с ним и слушать его речь. Полагаю, что дело было не только в звучании голоса. Павел славился как неповторимый рассказчик, который к тому же ничего не выдумывал и не злоупотреблял эпитетами. Известно, что в Варшаве случались у него вечера, когда он до рассвета рассказывал приятелям разные истории из своей жизни. Обычно эти рассказы начинались как объяснение чего-нибудь не особенно существенного. Говорил Павел чуть отрывисто, улыбаясь, с еле уловимым оттенком самоиронии: «И зачем только я все это вам рассказываю!» Это напоминало документальный фильм, снятый скрытой камерой. В правдивости Павла никто не мог усомниться, и именно это больше всего поражало слушателей. В рассказах Павла давали себя знать его наблюдательность и способность отбирать на первый взгляд незначительные, но интересные детали. Разумеется, описать все это или объяснить воздействие его рассказов невозможно — так же как, например, никаким литературным анализом не возможно объяснить всю красоту художественного произведения. Каждый из нас слышал прекрасных рассказчиков, но когда мы сами пытаемся воспроизвести услышанное, получается сущая чепуха.

Анализируя эту склонность Павла рассказывать обо всем увиденном и пережитом, я думаю, что дело было вовсе не в том, что он просто стремился удовлетворить любопытство собеседников. Я замечал, что почти все хорошие рассказчики испытывают органическую потребность рассказывать, иной раз все равно кому и все равно что, так как слушать самих себя доставляет им самое большое удовольствие. Однако тут же следует отметить, что Павел о себе ничего особенного не рассказывал, то есть не изображал себя героем или еще бог знает чем.

Павел прожил в Варшаве шесть полных лет. Как болгарский стипендиат, он окончил там инженерно-геологический институт. По словам товарищей, студентом он был хорошим, хоть и не блистал никакими выдающимися способностями. Природный ум помогал ему легко и без усилий сдавать экзамены. Но профессия геолога, очевидно, не вызывала у него никаких честолюбивых стремлений, по крайней мере открыто он их не выражал. Развитие событий его дальнейшей жизни убеждает меня в том, что минералогия, петрография и другие геологические дисциплины были для него слишком ограниченны и не могли удовлетворить все его запросы, а тем более удовлетворить то вечное беспокойство, которое всегда преследует думающих молодых людей. Полагаю, что, когда остыл первый, чисто романтический интерес к земным недрам, Павел заскучал. На какое-то время его внимание задержали теории о происхождении Земли и бездонная мысль о месте человека во вселенной. Но после бесплодных блужданий по галактикам (и что только можно там увидеть!) мысль его очень быстро возвращалась на варшавские мостовые. Непохоже, чтобы он распускал нюни перед неизвестным, брался вычислять патологическое отношение «человек — бесконечность» и вечно думал о существовании водородной бомбы, да и рак, по всей вероятности, вызывал у него не больше ужаса, чем у любого другого человека. Он был молод, здоров и ходил на футбольные матчи.