Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

Но как скрыть? Бояну Ичеренскому ничего не стоит убить учителя, однако, как опытный агент, он сознает, что загадочное убийство в пограничной зоне неизбежно повлечет за собой самые неприятные последствия. Кто может сказать, к чему приведет расследование, что оно в конце концов не коснется его самого!

Итак, опытный агент, которого обучали самые крупнейшие специалисты международной разведки, решает убить свою жертву не пулей, а шантажом. Он начинает обдумывать всевозможные тактические приемы, но одно непредвиденное обстоятельство ускоряет ход событий. Учитель сообщает «другу», что в ближайшие дни он намерен отправиться в Софию и дать пробу на лабораторный анализ.

Времени терять нельзя! Двадцать первого августа Боян Ичеренский поручает своему соучастнику Кузману Христофорову купить у вязальщицы Марии пару шерстяных перчаток, а через свою жену или через кого-то другого получает из Пловдива или из Смоляна пузырек хлороформа. В тот же вечер он приглашает учителя к себе, чтобы наедине завести «важный разговор» о руде. Во время этого важного разговора он угощает учителя вином, потом снова угощает, но уже другим вином, в которое предварительно подливает снотворного. Бедный учитель блаженно засыпает, и, пока он спит, Ичеренский делает отпечатки его пальцев на стекле, вынутом из своего окна. Вскоре после этого Ичеренский будит его, и смущенный учитель спешит к себе домой.

На другой день рано утром Ичеренский идет на пункт и, никем не замеченный, меняет стекло в наружной раме. Это ему удалось легко, потому что размер стекол совпал и на раме не было замазки.

Суббота. Ичеренский прекрасно знает, что каждый субботний вечер его «друг» ходит к вязальщице Марии ужинать и что возвращается поздно, притом всегда одной и той же дорогой — через двор пункта. Он дает Кузману Христофорову только что изготовленный фальшивый паспорт и тут же отправляет на своем мотоцикле в Пловдив, чтобы обеспечить себе алиби, а сам, укрывшись в зарослях Змеицы, дожидается наступления вечера. Затем идет к учителю на квартиру, выкрадывает у него полотенце и, пользуясь темнотой грозовой ночи, забирается на дерево во дворе Илязова дома и укрывается в его огромной кроне.

И пока Методий беседует с вязальщицей Марией о временах прошлых и будущих, Боян Ичеренский, скорчившись, сидит на суку гигантского вяза и дожидается, когда его «друг» будет возвращаться домой.

Ну, а дальнейшая история известна… Похищение чертежа и денег, разумеется, камуфляж.

Гражданин Илларий Стратев, допустил ли я в чем-нибудь ошибку?

Боян Ичеренский поднял голову. По его полным губам проползла вымученная усмешка. Он смотрел на Аввакума с немым удивлением — как борец, положенный на ковер более сильным и достойным противником.

Перевод А. Собковича.

Про Кыно, шофера кооперативного хозяйства, шушукались сперва тишком; словно шорох оседающего весной снега, когда он начинает медленно таять, пока еще не задули теплые южные ветры и не стало припекать солнце, слышались то тут, то там шепотки. Но попозже, когда белые косынки женщин усеяли поле, будто облачка ясное небо, судачить стали уже в открытую: охмурил, мол, то одну, то другую девчонку, катал в машине смазливых молодух, да кончилось это катанье тем, чего вслух и не скажешь… Выходило, что если бы устраивали соревнование по этой части, то Кыно определенно занял бы в нем первое место. И одна только Живка смеялась, слушая эти разговоры. Не могла она поверить, будто такой невидный — что называется ни то ни се — парень, как Кыно Врывчанский, может быть сердцеедом. Все Врывчанские какие-то невзрачные — узколицые, тощие, долговязые, как жерди, глазки крохотные, словно точки. Такой же и Кыно — брови торчат, а глаз не видать! А говорит как, а ходит! Сонная курица да и только! Ну разве может такой пентюх нравиться? Она не верила товаркам, считала, что те такими разговорами просто услаждают себя — за работой или на отдыхе. И ведь ни одна не признавала за собой ничего, ни малейшего грешка. Все приписывалось другим женщинам, тем, которые отсутствовали или были не из их бригады. И получалось, что одна только Живка не могла ничего добавить к их пересудам. Она слушала и лишь время от времени вставляла:

— Да хватит вам измываться над человеком! За разговорами мы нынче нормы не выполним!

И смеялась тихонько. А сама замечала, что разговоры эти и смех вызывают у нее какое-то смутное волнение. То, что она считала недопустимым, непристойным, пробуждало в ней затаенные желания. Ей уже не терпелось узнать поточнее, где и когда случилось и чем кончилось; с жадностью впитывала она малейшие подробности.

Итак, Кыно Врывчанский был у всех на устах и утром во время завтрака, и днем во время обеда, и вечером, когда женщины возвращались с поля домой.

— Остерегайтесь Кыно! — говорили они между собой. — Смотрите в оба, ежели останетесь с ним наедине… Это ж настоящий змей!

Возможно, парень этот и понятия не имел, что о нем столько и такое говорят.

Однажды Живка случайно наткнулась на него у околицы села. Его грузовик завяз в колдобине. Нагнувшись, Кыно что-то разглядывал под передними колесами. Живка хотела было поскорее пройти мимо, однако любопытство заставило ее замедлить шаг, чтоб хоть глянуть на него. Но едва только он выпрямился, как снова все, что рассказывали про него, словно подтолкнуло ее в спину, и она торопливо зашагала к селу.

— Ты чего бежишь от меня, как от чумного, Живка? — окликнул он ее.

Она так и замерла на месте. Смотрела на него смущенно и не знала, что ответить.

— Можно подумать, что до этого грузовика тебе никакого дела нет! А следовало бы остановиться и спросить: «Что у тебя случилось, парень? Может, чем помочь?»

Он вдруг широко раскрыл свои маленькие глаза, и в них сверкнули искорки.

Мотор дымился, в радиаторе клокотало, пахло горелой резиной и раскаленным металлом.

— Разве я что смыслю в машине? — сказала Живка.

Ей почему-то стало жаль его, и она изменила своему решению не оставаться с ним один на один в поле. А вокруг ни души. Одни только тополя, посаженные на болоте у села, шелестели, словно говоря: «Ну, посмотрим, что будет дальше! Погодите-ка! Помолчите! Вот как схватит он ее — да в грузовик!» Живка стояла в этом предвечернем затишье, ожидая чего-то необычайного, но ничего не происходило. Кыно с нею не заигрывал, не бросал на нее нахальных взглядов, о которых столько говорилось, по лицу его, испачканному машинным маслом, стекали струйки пота. Он утирал его, вздыхал, жаловался:

— Только и знают: «Кыно, гони в город. Точно в таком-то часу будь там-то, немедленно поезжай туда-то». А не спросят: «В порядке ли у тебя машина?» Кампания за кампанией — посевная, прополочная, уборочная… Но никто не скажет: «Давай поставим машину на ремонт». Вот случится авария, тогда поймут…