Андрей Гуляшки - Новеллы и повести. Том 1

— Да ну! Ты смотри, а я-то ничего и не знал! Значит, я и тебя околдовать могу?

— Меня не околдуешь, не старайся!

— Верно, ты ведь как ртуть. Тебя не ухватишь — ускользнешь между пальцами. Знаю. Когда у меня была крапивница, в больнице стали проверять, к каким соединениям я чувствительный, чего не выношу. Налепили мне на спину в два ряда вдоль позвоночника всяких мазей и то место, где были ртутные соединения, распухло знаешь как — прямо с кулак!

— Ну и что с того?

— А то, что я очень чувствительный к ртути.

— А может, ты чувствительный и к железу? — Живка вытащила из-за ящика, стоявшего у нее в ногах, кривой гаечный ключ. — Смотри, скоро вся Болгария узнает, что ты за птица!

— Да я не о тебе, Живка, я о ртутных соединениях!

— Я тебе покажу соединения! — И она повертела перед его носом увесистым ключом.

Машину вдруг начало кидать из стороны в сторону. Живка приникла к окошку.

— Эй, ты куда же это едешь?

— Прямо через лес. Чего зря кружить по холмам?

Когда они достигли середины леса, мотор вдруг зачихал, зафыркал и заглох.

— Ха! Приехали, — буркнул Кыно.

Грохнув дверцей, он соскочил на землю и полез в мотор.

Живка осталась сидеть в кабине. Всем существом ощущала она, как остывает тело машины, как замирает ее тяжелое дыхание. Ей казалось, что машина застонала, получив удар ножом в сердце, и испускает дух. Прервался стремительный полет в ночном мраке, раскрывший перед нею неизвестную ей прежде красоту, вызвавший у нее не изведанные еще чувства. Впервые она оказалась ночью одна с мужчиной, впервые увидела из окна мчащейся машины, как выглядят в ночном мраке поля, деревья, дороги, холмы, лощины. И вдруг все это оборвалось, замерло. Гул мотора сменился тревожной тишиной. Живку охватил страх. Вокруг стоял глухой лес. Ни одной живой души. Хорошо еще, успокаивала она себя, что машина не сломалась, просто в ней что-то разладилось, а этот длинный, тонкий парень, видать, ловкий. Он заберется хоть куда и найдет неисправность — подкрутит гаечку или винтик, и все будет в порядке, как в тот вечер у околицы села. Пока она тогда дошла до конторы, он машину исправил и укатил. А на дороге осталась только лужица теплой воды…

— Что случилось? — высунувшись в окошко, спросила Живка.

Кыно не ответил. Она посидела еще немного в теплой кабине. К запаху мотора, который вначале был ей неприятен, она уже принюхалась. Откуда-то доносилось стрекотанье кузнечиков.

— Что случилось, Кыно? Сломалось что-нибудь? — спросила она снова.

— Что случилось, то случилось! — буркнул он и смачно сплюнул.

Живка выбралась из машины и подошла к нему.

— Ну, ничего. Посмотрим, что тут можно сделать, — успокоил ее Кыно.

Она ничего не смыслила в машинах. А он, подняв капот, копался в остывающем моторе и не говорил ни слова, потом достал из-под сиденья инструменты, что-то подкручивал, постукивал и вдруг спросил:

— Нет ли у тебя свечки? Тогда бы дело пошло на лад!

— Откуда ей взяться. Я, кажется, не в катафалк села, чтоб брать с собою свечу!

Кыно постоял немного, потом беспокойно заходил вокруг машины. Теперь он снова был совсем другим. Охваченный незнакомым ей волнением, какой-то тревогой, вовсе не похожей на ту, что она заметила в нем в тот вечер на краю села. Он не мог устоять на одном месте, суетился, то поднимался в кабину и тут же вылезал из нее, то забирался под машину. Наконец он вздохнул и сказал:

— Трубу пробило. Ты побудь здесь, а я пойду в сосняк, наберу смолы, чтобы заделать пробоину.

— Ты что ж, меня одну бросить хочешь? Ну и человек! Не зря про тебя такое рассказывают! Значит, меня на съедение волкам оставляешь?!

— Никто тебя не съест. Забирайся в кабину и сиди там, пока я не вернусь.

— Как же это я среди ночи буду сидеть одна-одинешенька в лесу? На дороге?

— В руках у тебя ключ — чего трусить. Грузовик кооперативный, на нем так и написано. И раз ты сидишь в нем — значит, ты представитель кооператива. Да и кто посмеет посягнуть на такую уважаемую женщину, как ты!

— Нет, одна я ни за что не останусь. Мало ли что может случиться. Кто знает, когда ты вернешься! Зайдешь далеко в лес и не услышишь, как я звать тебя на помощь стану… Куда ты — туда и я! — сказала Живка, не выпуская из рук ключа.

— Ладно, пошли. Вместе будем искать смолу. Ежели я ее не нащупаю, нащупаешь ты.

— И что ты за шофер, если у тебя даже плохонького фонарика нет!

— Я же тебе говорил: вот мои фонарики! — сказал он, указывая пальцем на свои маленькие глаза, и Живке показалось, будто щелкнули, включаясь, батарейки.

Кыно выключил у машины фары и повел Живку между деревьев в глубь леса. Вскоре они вышли на пахнущую сеном поляну. Вот и островерхая копна, которую сложила летом ее бригада. Казалось, сюда собрались этой ночью, чтобы поиграть в чехарду, кузнечики со всего света. Прикрытая сверху дубовыми ветками, копна звенела от их стрекота. За поляной по склону холма росли сосны, посаженные когда-то сельским учителем; старые — пониже, а повыше — молодые. Хотя вылежавшееся осеннее сено манило к себе, словно домашний очаг, страх остаться одной толкал Живку к лесу. Ее долговязый спутник то нагибался, то выпрямлялся, то стремительно отдалялся и словно тянул ее за собой на невидимой веревке. Они ощупывали стволы, кора шуршала, потрескивала, их пальцы на миг встречались, и тогда ей казалось, что ее ударяет электрическим током.

— Нашла? — спрашивал Кыно.

— Немножко, одну каплю.

— Надо еще. Ищи!

Она искала смолу так, словно в этом было ее спасение. Ей стало страшно оставаться с Кыно. Поскорее бы набрать нужный комочек смолы, чтобы вернуться к машине и залепить лопнувшую трубу. И поскорее добраться до села. Виданное ли дело: бродить по лесу ночью одной с мужчиной, да еще с таким! Она ободрала себе пальцы, вся перепачкалась пахучей смолой, в волосах ее запутались сосновые иглы, чешуйки от шишек облепили одежду. Но она продолжала лихорадочно ощупывать шершавые стволы. И, снова наткнувшись вдруг на его руку, отдергивала свою.

— Нашла! — радостно закричала она. — Большой ком!

— И я нашел!

Они пошли обратно. Оба так отмеряли шаги, чтобы идти рядом. Ни он не уходил вперед, ни она не отставала.

— Я вся в смоле, а она-то не отстирывается. Не знаю, что и подумают мои дома.

— А ты скажи, что мы искали смолу.

— Да кто же поверит, что мы с тобой среди ночи занимались этим в лесу!

— Но ты-то ведь знаешь, что так оно и было?

— Я-то знаю. А вот что другие подумают? Дело ясное, скажут, чем они там занимались! Как докажешь, что это вовсе не так.

Живка не раз во всеуслышание заявляла, что ни один мужчина к ней не подступится, потому что у нее, как у тех героев, которых пуля не берет, есть талисман.

— Меня все уважают, я не кто-нибудь. Я Живка из Живовцев, ударница, со мной никто себе не позволит лишнего. Куда бы я ни пришла — люди поднимутся мне навстречу и стул подадут. Прежде чем шутку какую отпустить, мужик хорошенько подумает.