Дэвид Солой - Турбулентность

В феврале доктор попытался убедить ее провести с ним ночь-другую. Он предложил поехать на остров Хайнань, сказал, что знает там приятные места у моря. О том, чтобы переспать с ней, не было сказано ни слова — они все еще почти не прикасались друг к другу, — и все же оба понимали, что это было почти неизбежно. Он был моложе ее больше чем на десять лет и не женат. Когда она сказала ему, что любит его, он чуть обождал и взял ее за руку. Она ему это позволила. Ее рука была горячей и влажной. Тогда он и предложил поехать вместе на Хайнань. Она сказала, что подумает об этом.

В один из дней, пока она раздумывала, стоит ли ехать с доктором на остров Хайнань, ее муж сказал ей:

— Ты должна решить, чего ты хочешь?

— А чего ты хочешь? — спросила она его.

— Я хочу тебя, — сказал он.

— Я собираюсь на Хайнань на следующих выходных, — сказала она.

— Окей, — сказал он, и в глазах у него заблестели слезы.

Его спокойное приятие этой ситуации говорило о его зрелости и о том, что он полностью признает ее право на личную жизнь, и она презирала его за это.

Она не знала, как он должен был бы поступить.

Но она думала, что теперь уже не было ничего, что могло бы разубедить ее поехать на Хайнань — это стало казаться ей самым важным в жизни, и она была готова заплатить за это любую цену.

Они с доктором отправились на Хайнань на выходные в начале марта.

Отель был у моря — окна их номера-люкс выходили на океан. Они гуляли по песку, пока большие приливные волны бездумно набрасывались на берег.

На самой южной оконечности острова, на омываемых волнами скалах, они нашли коричневый песчаник, на котором были нацарапаны два китайских иероглифа, означавших «конец цивилизованного мира».

Когда она вернулась домой с Хайнаня, вечером в воскресенье, муж снова сказал ей:

— Ты должна решить, чего ты хочешь.

Она только вошла в квартиру, прямо из аэропорта, с биркой «Хайнаньских авиалиний» на чемодане. А муж сидел в пижаме. Выглядел он неважно. Похудел и не брился пару дней. К тому же он стал плохо спать — они все еще спали в одной постели, как будто ничего такого не случилось.

— Окей, — сказала она.

Она приняла душ и сказала ему, что собирается погостить пару недель у их дочери в Сиэтле. И что примет решение, когда вернется.

Карта на ее экране показывала, что самолет повернул на юг и теперь летит над дальневосточными полуостровами России в сторону Японии. Меньше чем через пять часов она приземлится в Гонконге.

Для нее это был не столько вопрос выбора между мужем и доктором. Вопрос состоял в том, упраздняла ли ее всепоглощающая любовь к доктору, сама по себе, ее брак. Когда-то, много лет назад, она любила мужа так же безоглядно, как теперь полюбила доктора. Раньше она не думала, что полюбит еще кого-то такой любовью. Но вот возник этот доктор. И ей показалось логичным, что точно так же, как она перестала любить мужа такой любовью, когда-нибудь пройдет и ее любовь к доктору. Вот в чем была дилемма — она понимала это теперь. Она не будет вечно любить доктора такой любовью, поэтому ей не следует делать что-то, исходя из идеи такой любви. И она не собиралась делать ничего такого. Было ли это зрелостью? Было ли это мудростью? Чем бы это ни было, вопрос требовал ответа: упраздняла ли ее любовь к доктору, сама по себе, ее брак? Означала ли эта любовь, что ее брак был чем-то неправильным? Ей не хотелось, чтобы в ее жизни была какая-то неправильность.

Самолет из Сиэтла, в котором она летела домой, приземлился чуть позже восьми утра. Она взяла такси до дома, в Центральном районе, недалеко от университета, где она работала. Муж ждал ее. Она в этом не сомневалась. Когда она вошла, он сидел за кухонным столом в белой форме для сквоша — он только что вернулся со своего еженедельного занятия в клубе, и от него слегка пахло потом. Он ел фруктовый салат. Она сняла жакет и села за стол рядом с ним. Они обменялись любезностями, а потом поговорили о ее пребывании в Штатах, о Вэнди и ее детях — они не созванивались за все время ее отсутствия. После этого он встал заварить еще кофе, и она сказала:

— Я не хочу, чтобы в моей жизни была какая-то неправильность.

— Что ты хочешь сказать? — спросил он, снова присаживаясь.

— Я хочу сказать, что не хочу жить неправильной жизнью. В которой мы просто подчиняемся чувствам.

— Я тоже этого не хочу, — сказал он.

Он хорошо смотрелся в белой форме. Она отметила, что смотрит на него как на незнакомца, как на незнакомого мужчину, которого видит впервые в жизни. И в каком-то смысле он стал для нее незнакомцем за прошедшие десять недель. Такой новый взгляд на эту ситуацию слегка удивил ее — то, каким вдруг привлекательным показался ей муж, этаким незнакомцем в потной рубашке для сквоша, с сухими мышцами и умными глазами, смотревшими на нее, стремясь понять, что она намеревалась или надеялась вынести из этого разговора. Однако она и сама еще не вполне понимала это, хотя неожиданная сексуальность ее мужа — она, казалось, была как-то связана с тем обстоятельством, что он теперь сделался для нее отчасти незнакомцем, с которым все могло пойти по одному из нескольких путей, ведь именно такой и была настоящая ситуация, причем с самого начала — начинала придавать происходящему определенное направление. Он почувствовал это и взял ее за руку. Она позволила ему, как позволила это доктору в тот день, когда сказала, что любит его. И как и в тот день, ее рука сделалась горячей и влажной. И муж, как и доктор в тот день, наклонился к ней и поцеловал в губы, и она также позволила ему это. Она засунула руки ему под рубашку, а он стал стягивать с нее белье, и вот так они попробовали снова сделать что-то правильное утром, на кухонном столе.

В ТУ ПЯТНИЦУ ДОКТОР АБИР Баннерджи ушел из своей клиники пораньше и направился в аэропорт. У него был брат, Абхиджит, и раз в году они выбирались поиграть в гольф, обычно в какое-нибудь недорогое место в Юго-Восточной Азии. На этот раз они выбрали Вьетнам. Из Гонконга перелет был недолгим — чуть больше двух часов, — и до вечера было еще далеко, когда он приземлился в городе, который по-прежнему воспринимал как Сайгон. Он сел в такси на заднее сиденье и смотрел на шумную, энергичную нищету современного Вьетнама. Таксист, разговорчивый парень, хотя почти не говоривший по-английски, пытался втянуть его в разговор, но односложные ответы Абира довольно скоро лишили его энтузиазма, и остаток пути прошел молча. Часть этого времени мысли Абира занимала одна женщина, с которой он встречался. Она была замужем и в итоге решила остаться с мужем. Когда она сказала ему это, за день до того, в баре отеля «Конрад», он попытался отнестись к этому философски. Такова жизнь. Теоретически он одобрял ее решение и был благодарен за то, что они испытали вместе. После этого он час бродил по улицам, пытаясь разобраться в своих чувствах. Он был в каком-то отупении, и ему было сложно понять, что он чувствует. Если он не думал о ней, он в основном думал о деньгах, которые был ему должен брат — несколько месяцев назад он одолжил Абхиджиту пять лакхов [10] Сто тысяч (санскр .). рупий, — и тот уже должен был вернуть их ему.