Елена Долгопят - Чужая жизнь

Он пирожное не брал, так что ничем не рисковал, был сторонним наблюдателем.

Саша усмехнулся своей фантазии, представил, как расскажет о ней Ане, и Аня восхитится и немного испугается, и поймет, что совсем еще его не знает. Он сам не знал, что может придумать такое.

Посмотрел на часы и огорчился, что вечности приходит конец. Подозвал официанта, расплатился и отправился в туалет.

Ополаскивая руки, он увидел в зеркале знакомого когда-то преподавателя. Он вел у них линейную алгебру на втором курсе.

– Здравствуйте, – радостно сказал Саша.

И встретил в зеркале удивленный взгляд.

Он хотел напомнить об институте, о лабиринте коридоров в четвертом корпусе, о преподавательском буфете, где никогда не бывало очередей. Но ничего этого Саша не сказал, понял вдруг, что ошибся – в зеркале отражался другой человек.

– Мы встречались? – спросил человек, внимательно разглядывая Сашу.

– Нет. Я ошибся, простите.

– За кого же вы меня приняли? Просто любопытно.

– Неважно.

– И всё же?

– За преподавателя. Лет десять уже прошло. Обознался. Извините.

Саша отвернулся от зеркала. Он, смущаясь, всегда мрачнел и казался сердитым. Вытер руки, скомкал повлажневшую салфетку.

Проход загораживал невысокий улыбающийся мужчина. Он посторонился, но недостаточно, и Саша задел его.

– Простите.

– Всё нормально, – сказал мужчина.

И Саше показалось, что он навеселе.

Саша вышел на улицу и удивился, что уже горят фонари. Было пасмурно, сумрачно. Мелкая дождевая пыль оседала на машине. Саша провел ладонью по капоту, оставил влажную зеркальную дорожку. Стряхнул воду с руки. Он отворил дверцу и забрался в салон. Включил «дворники». В запотевшее, рябое от дождя окно постучали. Саша опустил стекло.

Невысокий мужчина и тот, кого он принял за преподавателя.

– Вы нас не подвезете? – спросил улыбчивый мужчина.

– Если нам по дороге. Я спешу, простите, мне далеко, за город.

Им оказалось по дороге.

«Преподаватель» сел на заднее сиденье, невысокий устроился рядом с Сашей. И видно было, что устроился хорошо, удобно.

– Вы пристегните ремни, пожалуйста, – попросил Саша.

Они ехали по широкому шоссе почти свободно. Саша вел легко, плавно, даже Аню не укачивало, когда он вел, она говорила, что в вождении лучше всего раскрывается его характер. И невысокий заметил:

– Как вы ведете… деликатно.

Саша всё посматривал в зеркальце на человека на заднем сиденье. Ему казалось, что он обидел его, приняв за другого. И потому, наверно, стал вдруг объяснять, что тот другой был хороший человек.

– Он читал у нас линейную алгебру, только семинары, так как еще не защитился. Даже нерадивые студенты не получали у него двоек, и не потому, что он был таким уж снисходительным. Он всегда помогал разобраться в неясных вопросах прямо на экзамене, так что в конце концов человек начинал понимать и двойку уже не заслуживал. Во всяком случае, Борис Самуилович не ставил. Вы ничего против евреев не имеете? – спохватился Саша.

Человек на заднем сиденье не отвечал, а сидевший рядом с Сашей успокоил:

– Не имеем.

– Борис Самуилович организовал у нас музыкальный клуб. Исключительно на общественных началах. У нас в институте был Дом культуры, нам выделили комнату. Собирались два раза в неделю по вечерам. Борис Самуилович рассказывал о дирижерах, об исполнителях, о композиторах, приносил пластинки, мы слушали, обсуждали. Один раз привел к нам самого Шнитке. Он тогда работал над оперой о Фаусте, мы слушали фрагменты.

– Любопытно, как сложилась судьба этого замечательного человека? – спросил невысокий. Это лишь казалось, что он всегда улыбается, лицо имело такой склад.

– Кажется, он уехал в Америку.

– И, зная это, вы вдруг решили, что столкнулись с ним на краю Москвы?

– Во-первых, он вполне мог приехать в Москву, с родными повидаться.

– У него здесь родные?

– Не знаю. Из любопытства мог приехать. По делам. Факт тот, что я вас принял за него тогдашнего, за него десятилетней давности. – Саша обращался к молчаливому человеку в зеркале. – Как если бы он совсем не постарел. На самом деле он наверняка сейчас так переменился, что я бы сорок минут сидел перед ним и не узнал.

– Почему сорок?

– Не знаю. Ну, сорок пять. Или неделю. Или год.

– Да, – согласился мужчина рядом с Сашей. – Люди меняются.

Некоторое время все в машине молчали, и Саша немного успокоился, неловкость прошла, он уже почти и не думал о своих пассажирах, заволновался об Ане, что она ела на обед, о предстоящих переговорах с директором подмосковного заводика.

Машина проезжала деревню. Саша подивился, как много яблок в этом году.

– Остановите, пожалуйста, – сказал вдруг сидящий рядом мужчина. Саша свернул к обочине.

Поблагодарили, вышли, дверцы закрыли аккуратно, мягко. Он поехал не сразу, посмотрел, как они переходят дорогу, идут по обочине, сворачивают к церкви.

За деревней шоссе расширилось, открылись взору осенние поля, небо с громадами летящих в нем туч. Через три километра Саша почувствовал себя плохо. Успел прижаться к обочине, затормозить. Потерял сознание.

Буквально через минуту возле него остановился потасканный «жигуленок». Из него выбрался человек лет пятидесяти.

Мотор Сашиной машины работал. Человек из «жигуленка» подошел и заглянул в опущенное стекло. Оглянулся, открыл дверцу и сел рядом с Сашей. Саша казался спящим. Человек достал мобильный.

В десятом часу вечера Аня заволновалась и позвонила Саше по служебному телефону. Неверным голосом Ане сказали, что с Сашей случилось несчастье.

На третий день его похоронили. Народу пришло много: и с работы, и соседи, и однокурсники, даже из школы несколько человек. Аня как будто не понимала, что происходит, зачем собрались эти люди, большинство из них она и знать не знала. Зачем она пришла к ним, сюда, на больничный двор? Почему они все стоят на промозглом ветру у низкого здания морга, почему так тихо переговариваются? Почему все стараются на нее не смотреть и все-таки смотрят? Зачем у всех и каждого цветы?

Открываются двери, и почему-то никто в них не идет. Аня смотрит в черный квадрат входа. Галка берет ее под руку и ведет первой в эти двери. В гробу кто-то чужой в Сашином новом костюме. Аня смотрит на него напряженно-вопросительно. Башмаки новые, ни разу еще Сашей не надетые, а шнурки завязаны так, как Саша никогда не завязывал. Ане хочется перевязать шнурки. И она даже наклоняется к гробу. Но оттуда пахнет холодом. Галя берет ее под локоть и отступает с ней чуть в сторону.

В разгар поминок Галя увела ее из-за стола. Уложила в маленькой комнате, плотно закрыла дверь. Но и через дверь слышались голоса. Чей-то совсем ясно:

– Наверняка и раньше сердце прихватывало, да он молчал, чтоб жену не волновать и всё такое.