Юрий Поляков - Три позы Казановы

– Ешь, ешь! – она подкладывала салат студенту. – А то пьяным будешь!

– Мою девушку тоже Мариной зовут, – сообщил Мохнач, став от виски доверчивым и откровенным.

– Да? Ты её очень любишь?

– Очень.

– А она?

– Она? Тоже любит. Только она про это пока ещё не знает…

– Так бывает, – кивнула актриса и с сочувствием посмотрела на парнишку. – Ты из-за неё так нарядился?

– В общем, да…

– Володя! – крикнула она через стол. – Представляешь, мальчик тоже влюблён в Марину! Ты должен обязательно выступить у них в институте!

– В-выступлю…

Влади ушла в другую комнату и скоро вернулась со снимком (на нём Высоцкий в роли Хлопуши рвал цепи) и написала на обратной стороне:

Марина и Володя! Будьте счастливы по-настоящему!

Расписалась сама и протянула авторучку мужу, он поморщился и с трудом поставил автограф, похожий на кардиограмму умирающего сердца. Потом снова пили, смеялись, травили анекдоты, Высоцкий начал рассказывать, что ему предлагают поставить на Одесской киностудии «Зелёный фургон», как вдруг запнулся и страшно побледнел… Все закричали:

– Федотов! Скорее! Федотов!

Врач открыл портфель, выхватил оттуда металлическую коробочку, в которой на марле лежал стерилизованный шприц с иголками, хрустнул ампулой, ловко набрал в шприц тёмную жидкость, пустил вверх короткую струйку и двинулся к посиневшему барду, перенесённому общими усилиями на диван.

– Иди, иди, парень! – Абдулов взял Мохнача под локоть и повёл к выходу. – Антракт.

– А он не умрёт? – спросил Вова, к стыду своему думая о том, что, если Федотов не спасёт Высоцкого, тот уже никогда не сможет выступить в МИЭПе.

– Высоцкий? Ты что, спятил? Он бессмертен! Иди и никому не говори о том, что видел! Понял?

– Понял…

Утром Мохнач хотел броситься к Марине Гранниковой и рассказать о невозможном чуде, приключившемся ночью. Но кто же поверит? Девушка вообще может рассердиться и решить, что он спятил. Одно лишь могло подтвердить правдивость слов – снимок с автографами звёздной пары, но его-то он с испугу забыл на столе в доме на Малой Грузинской. Жизнь кончилась. Аспирант Иванов каждый день ждал Марину после занятий у выхода из аудитории. Две недели Вова из Коврова молчаливо носил в себе свою тайну. Это было странное чувство! Наверное, нечто подобное ощущает пророк, которому на перепутье явился шестикрылый серафим, сделал пересадку сердца, дал подробные инструкции, как осчастливить человечество, а взамен вырванного болтливого языка вшил жало мудрое змеи. И вот ты уже пророк, исполненный спасительного знания, ты вернулся к людям, а те ничего не замечают. Как объяснить, как доказать? Высунуть свой новый юркий, раздвоенный язычок? Засмеют, а то ещё и в зверинец упекут…

И вдруг во время лекции в аудиторию влетела перепуганная секретарша ректора и заполошно вскричала:

– Кто Мохнач?

– Я…

– Скорее!

– Что случилось? – удивился преподаватель.

– Скорее!

А случилось вот что: в приёмную позвонил Высоцкий, представился своим хриплым, всесоюзно любимым баритоном, и секретарша с испугу соединила его с шефом. Бард объяснил, что пообещал студенту Владимиру из Коврова выступить в институте, но приболел, а теперь вот поправился и готов выполнить обещание.

– А-а-а… – начал было ректор.

– Не волнуйтесь, концерт будет шефский.

Сначала, конечно, подумали, что это розыгрыш, но на всякий случай запросили кадровика, и тот ответил: из ковровских у них учится только один студент по фамилии Мохнач. Фантастическая весть мгновенно разнеслась по всему вузу, смотреть на чудотворного провинциала приходили целыми потоками и факультетами. Но самое главное: Марина впервые взглянула на Володю с тем благосклонным удивлением, из которого иногда потом вырастает любовь. Однако настоящая слава к Мохначу пришла, когда он вместе с начальством встречал артиста у проходной института, вёл его на глазах у всех по территории к центральному корпусу, отгоняя наглецов, желавших получить автограф. Зал набился до отказа, по самые люстры. Вова слушал концерт, как положено виновнику торжества, из-за кулис, проведя туда же и Гранникову. А вот аспиранта Иванова, пытавшегося за ней увязаться, не пустили дежурные из студенческого оперотряда.

хрипло клокотал бард, истязая струны, и вены на его жилистой шее набухали нечеловеческой чернотой. Из зала ему кричали: «Ещё!» и несли скромные слюдяные кулёчки с гвоздиками, изредка розы: масштабное производство цветочных корзин и огромных художественных букетов тогда ещё в Отечестве не наладили, зато делали ракеты и перекрывали реки. После концерта Высоцкий, весь какой-то потемневший и съёжившийся, достал из гитарного футляра забытую фотографию:

– Марина просила тебе отдать! Она всем теперь, даже в Париже, рассказывает, как ты мной нарядился. Ну будь здоров, Вова из Коврова! А это вам! – он протянул Гранниковой три алые розы и ушёл.

– Какая Марина? – теряя дыхание, спросила девушка.

– Влади, – просто ответил Мохнач и показал снимок с автографами.

Через три месяца Марина Гранникова стала Мариной Мохнач, а Вова из Коврова перебрался в просторную профессорскую квартиру, где книг было столько, что их даже не пытались расставить по полкам, а лишь, чтобы не мешали под ногами, передвигали стопками с места на место, как шахматные фигуры. Тесть, доктор экономических наук, величал зятя «юношей» и, понимая загруженность современной молодёжи, всегда уступал ему очередь в туалет и ванную. А тёща, домохозяйка, звала его Вовиком и закармливала домашними пончиками. В институте же Мохнач стал важным человеком: если надо было пригласить кого-то из актёров, певцов, поэтов или космонавтов, дело поручали ему. Он добывал телефон, звонил и представлялся другом Высоцкого.

– Звать-то вас как? – подозрительно спрашивала побеспокоенная знаменитость.

– Вова из Коврова.

– Это ты, что ли, Высоцким нарядился? – теплело на том конце провода.

– Я…

– Слышал, слышал – рассказывали… Чего надо?

Никто не отказывал. Даже Градский, к которому на кривой козе не подъедешь, согласился, прибыл навеселе, спел, выслушал овации, поругался с секретарём парткома МИЭПа и послал его на три буквы, что теперь можно расценить как дальние раскаты приближавшейся перестройки, а тогда квалифицировали как идеологическое хулиганство.

…Высоцкий умер следующим летом, в 1980-м, во время московской Олимпиады. Влади жила в Париже, неопытная новая подруга барда Оксана ушла спать в другую комнату, а Федотов, пивший вместе со своим великим пациентом, задремал и не успел сделать спасительный укол. Чтобы попасть на похороны в наглухо оцепленный район Таганки, нужен был специальный пропуск. Но Мохнач дозвонился до Абдулова и смог, пройдя мимо гроба, в последний раз увидеть своего кумира с белой розой в мёртвых руках.