Криста Вольф - Летний этюд

Слишком хорошо нам жилось. Так не положено. Все потом признались друг другу, что думали об этом. Но что может вспыхнуть душа дома, они тогда не понимали. Получили отсрочку, а такое бывает редко.

На сей раз, сказал Фриц Шепендонк, мы отделались легким испугом. Ведь все могло обернуться куда хуже, в два счета. Нет, сказала тетушка Вильма, это уж было бы вовсе несправедливо, это уж никак нельзя. К тому времени все они сидели на кухне у Яна и Эллен и ели пирог, который притащила Луиза; сама Луиза — бледная, лицо дергается — была не в силах рассказать про крота, а вот Белла, у ней не заржавеет, взяла и выложила. Да, сказала Эрна Шепендонк, приметы… но не окажись они здесь и не вступи в борьбу с огнем, еще неизвестно… Кто начал первый, выяснить не удалось, втайне каждый надеялся, что он, и вполне возможно, что осенило сразу нескольких. Возможно, Фриц Шепендонк, увидев, как Клеменс мчится с ведрами, машинально схватился за лопату, вполне возможно, что он-то и помчался первый на поле, а за ним Клеменс, сдернув лопату со стены Янова дома. Ян увидел их и смекнул, что они задумали — сами-то они еще не поняли этого до конца, — схватил лопату и побежал следом. А за ним — хуторские, в большинстве женщины, кто с чем, чтобы забивать огонь. Как-то сама собой выстроилась цепочка, никто и не думал командовать, было, наверно, совсем тихо, только огонь потрескивал да изредка кто-нибудь кашлял, поперхнувшись дымом, ведь поначалу дым шел прямо на них. Слышался, конечно, и глухой стук лопат, которыми сбивали невысокое пламя. Люди не дали себя запугать. Превозмогли страх и минутную слабость, собрались с силами и пошли на огонь. Устояли перед дымом. Так, поди, и было, сказал Фриц Шепендонк. Да какая теперь разница? Вздумай кто удрать… ну уж нет. И все равно. Тетушка Вильма твердила свое: Чудо все ж таки очень кстати пришлось. И ведь приспело, аккурат в нужный момент.

Что правда, то правда: ветер вдруг переменился. Дым понесло в противоположную сторону. И в тот же миг на край поля выехал трактор, Дженни стояла на подножке; трактор начал распахивать полосу земли между линией огня и домом. Чуть подальше шел второй. Вспаханная полоса была уже достаточно широка. Теперь каждый, и Ирена тоже, мог видеть, что опасность миновала. Она пошла на кухню к Эллен и поставила чайник. Одновременно, хотя и с разных сторон, появились Луиза, Белла и Йонас (с пирогом, заметьте. — Ты что же, думала, если дом сгорит, мы сядем есть твой пирог?! — Да, Клеменс. Именно так я и думала. — Мы согласились, что она была не столь уж и неправа) и на дороге — Эллен с машиной. Ребята высыпали из автомобиля и присоединились к цепочке, которая сторожила огонь. Трактора развернулись. Одна за другой прибыли из окрестных деревень пожарные машины. И на поле, которое только что горело, оказалось вдруг полным-полно праздных людей, даже оба бургомистра. Все наперебой заговорили, замахали руками. Йонас объявил, что вводит в операцию свой спецотряд, который ради таких случаев всегда при нем. Ветер погнал было огонь на выгоревший участок, но пламя не нашло пищи и погасло.

Эллен и Ирена примолкли. Ни та, ни другая не рассказали, как Эллен переступила порог дома, сгоревшего у нее в душе. Как она, глядя на плиточный узор в сенях, не могла понять, где находится и что с нею: то ли ей приснился необычайно яркий сон, то ли сейчас перед нею необычайно блеклая явь. Как она потом распахнула кухонную дверь, а там Ирена, у окна, спиной к ней, и чайник свистит. Как Ирена вздрогнула, обернулась. Как они кинулись друг к другу. Обнялись. Заплакали. Засмеялись. Как Эллен выключила газ. Ирена спросила, где у нее кофе, и Эллен сняла банку с полки над столом: Вот.

А тут, как уже сказано, подошли Луиза и Белла со своим пирогом.

Что ты делаешь, Штеффи? Куда плывешь? Куда тебя уносит? Больница, слышу я по телефону, опять больница, говорят, гепатит, только кто ж поверит. Завтра я напишу тебе, что ты должна поверить. Сегодня, лишь сегодня, я не стану врать. Сегодня я буду говорить с тобой начистоту, как с мертвой. Вот ведь времена, думаю я порой, только с мертвыми и можно поговорить начистоту. Завтра я напишу, что лекарство, которое тебе будут вливать через капельницу, целительное, пусть оно спокойно растекается по твоим жилам, путь действует. Лучше всего, напишу я тебе, если бы ты могла внутренне поучаствовать в том, как целебная жидкость омывает и успокаивает воспаленные клетки — я так и напишу «воспаленные», а не «злокачественные». Я пообещаю вскоре навестить тебя, тогда мы посмотрим друг на друга, и наши глаза заговорят иным языком, не тем, каким говорят губы.

Нынче, Штеффи, мы послушаем дождь. Он идет с раннего утра. Проснувшись, я увидела в глазок ставни, как прозрачные капли торопливо, одна за другой, сбегают с бахромчатого края камышовой кровли. Чистая, светлая радость. Ты еще не звонила. Мне уже не терпелось приняться за работу. По какой-то ассоциации — не помню, какой именно, — я зациклилась на слове «испытание». Для меня испытание кончилось, испытательный срок позади. Все, что я делаю или не делаю, имеет смысл. Такие фразы возникают в мыслях, когда вызываемый ими ужас уже вполне переносим. Я не уверена, что хотела бы знать все твои непроизнесенные фразы.

— Я думаю. О мертвых ничего, кроме хорошего. Чтоб не мешали. Чтоб вы могли себя принудить. И нас тоже. Откуда этот страх перед моими фразами?

— Вот как. У тебя есть свое мнение. Ну ладно. Только что, сортируя приправы, я без уверток подумала о твоей смерти и с огромной радостью описала бы тебе сейчас, какие приправы и в каком количестве кладу в картофельный суп — горчицу, Штеффи, не забывай добавить чайную ложечку горчицы! Я ведь знаю, ты тоже жадна до мелочей, в которых прячется жизнь. Но ты не узнаешь, как усиливается эта жадность к старости.

— И к смерти.

— Когда умираешь молодой, как ты. Поэтому я расскажу тебе еще несколько подробностей. Например, во двор недавно въехал «вартбург», и двое мужчин в потоках дождя побежали к черному ходу, наш электрик и монтер из окружного центра, им приспичило подключить новый счетчик и пустить в ванной горячую воду. Теперь она есть, и уже через час я к ней привыкла. Я держала им фонарик и слушала мрачные истории про электричество, которыми они потчевали друг друга. Для них «ток» — это дикая необузданная тварь, которой они твердой рукой вправляют мозги. Ты не поверишь, до чего сильные удары тока подчас выдерживает электрик. По их словам, все дело в подходе. Нужно попросту беспрепятственно пропустить «ток» через себя, тогда, мол, у него не будет повода вредить. А потом, когда я сидела над своими бумагами, занимаясь преинтересной работой — набросками, я невольно подумала: здесь ведь тоже все дело в инертности. Пропускать через себя ток, понемногу уменьшать сопротивление, наконец совсем от него отказаться. Не перестаешь удивляться, что высокие напряжения можно потом преобразовать в энергию.