Макс Фрай - Не мешки [litres]

Иногда (реже, чем хотелось бы) приходит пронзительное понимание («пониманием» я называю не результат умственной работы, а почти телесное ощущение ясности), что вообще, совсем всё равно, кем быть, как себя вести, как выглядеть, чем заниматься, это не имеет никакого значения, важно только глубинное качество происходящего, его подлинность, то есть, количество связей с миром, которые активно (и хорошо бы осознанно) задействуются в ходе каждого шага этого смешного квеста под названием «бытие». Ну, то есть, тонуть в океане, визжа и захлёбываясь, не шибко красиво, и вообще не наш метод, но гораздо, гораздо более ценно, чем имитировать движения пловца, лёжа на песке.

Засчитывается только сам факт пребывания в океане, нравится нам это, или нет.

В маленьком сквере на проспекте Гедиминаса установили самодельное культовое сооружение, не знаю, как иначе его назвать, что-то вроде огромного «ловца снов», конструкция из сетки и осенних листьев, только этот «ловец» не подвешен, а жёстко зафиксирован на одном месте, чтобы ветром не сорвало и не унесло.

При культовом сооружении размещена инструкция на двух языках (литовском и английском), как им пользоваться. Ну как, как – писать желания на бумажках, бумажки развешивать на сетке «ловца». Там уже развешано довольно много желаний, узнаваемо школьных: кто-то хочет выучить наконец эту чёртову математику, а кто-то – успешно сдать экзамен по литовскому языку (хотя это как раз может быть взрослый мигрант, желающий улучшить свой статус).

В общем, странная получилась штука, ловец не снов, а желаний. Как будто любопытные духи, никогда не испытывавшие простых человеческих желаний, решили наконец-то их испытать, закинули невод в человеческий океан и вот наловили. Будут теперь озадаченно смотреть друг на друга, спрашивать: «Ты чувствуешь что-то странное?» – «Да, тоскливое томление в области сердца, помноженное на страх наказания. И иллюзию, что от этих неприятных ощущений можно избавиться, выучив математику. Ты, кстати, знаешь, что это вообще такое – „математика“? И зачем она?»

«Магией» я называю любую возможность непосредственного прижизненного контакта человека с духом. Кому это непонятно – ну, ничего не поделаешь; впрочем, жизнь иногда бывает довольно длинная, глядишь, нужный для понимания опыт ещё прирастёт.

Иногда мой внутренний Мартин Лютер желает встать на (внутреннюю же) табуреточку и рассказать проповедь; он хороший заяц, он верит, что люди вот так – раз! – и изменятся к лучшему, если им понятно всё объяснить.

Но всё остальное я – не очень хороший заяц, я точно знаю, что это не так. Все проповеди, которые имеют значение, звучат в пространстве между нашей макушкой и бездной, удачно замаскированной под звёздное небо, изредка – нос к носу с не пойми чем, которое говорит с тобой лично, наедине, человеческими словами, милосердно замаскировавшись под понятного собеседника (правда, что оно довольно часто маскируется под меня, так что моим знакомым везуха, у них всегда есть шанс услышать что-то толковое и нужное прямо сейчас лично им), но все остальные разговоры, особенно те, что в письменном виде, всё-таки – болтовня, которая сама по себе хорошее дело, пока не пытается прикинуться проповедью, самозванство никого не красит, не надо так.

Высшая октава болтовни – разговор, в котором ставятся вопросы, ответы на которые возможно когда-нибудь прозвучат в пространстве между нашей макушкой и бездной, удачно замаскированной под звёздное небо. Вот ради возможности совместно достичь этой высшей октавы и нужна болтовня (и еще просто для радости, радость здесь у нас всегда в дефиците, поэтому имеет смысл добывать её всеми доступными способами, да здравствуют герои труда).

Короче, верить нельзя никому, если они внезапно приходят с ответами. Мне – можно, потому что я всегда с вопросами прихожу.

А когда пытаюсь прийти с ответами, это просто минута слабости, внутренний Мартин Лютер вырвался наружу, он немножко бешеный у меня, потому что хороший заяц и верит, как было сказано выше. Ну, сам дурак.

Я, собственно, и есть маяк (по профессии, в трудовой книжке небось даже записано на небесах). И одновременно заблудшая душа, идущая на его (свой, получается) свет. Это наверное всегда так устраивают для повышения качества обслуживания клиентов, обязательно надо, чтобы маяк и для себя старался, всё-таки человек – эгоист.

Современный мир – его условно цивилизованная часть, о других говорить не могу, поскольку их не знаю – хозяйство старшей медсестры Милдред Рэтчед, где вопреки логике жизни, побуждающей к развитию, преференции у слабоумных и просто слабых, согласных проявлять послушание в обмен на право быть (ну хотя бы ещё немножко побыть) в сытости и тепле. Всё живое, то есть, стремящееся к развитию (в том числе, через непослушание, без нарушения норм развитие невозможно), существует сегодня на птичьих правах – пока медсестра Милдред не зашла в их палату. Но она, конечно, однажды зайдёт.

Это мне очевидно, как очевидно и то, что такая конфигурация устройства общественной жизни – тупик. Можно довольно долго балансировать, когда бежишь по лезвию бритвы, а в трясине вообще нет речи ни о каком балансе. Выбор между позициями «шевелиться и утонуть быстро» или «не шевелиться и утонуть медленно». Ну и всё.

Сестра Милдред (не как социальная функция, а как тип личности) обычно получается из Медеи, у которой вместо Ясона был дух. Поматросил и бросил, в смысле, коснулся, а после покинул. Звучит ужасно, но на самом деле, это обычная практика, на каком-то этапе дух оставляет всех своих избранников, чтобы за ним погонялись. Не из кокетства, а потому что так всё устроено, такие здесь технологии: сперва тебе спускают лестницу с неба, потом ты с неё срываешься, а потом выбираешь идти на небо пешком, или идти в жопу, потому что никакого неба, конечно же, нет.

Здесь небо стоит вот столько: всей (как минимум) жизни, потраченной без каких-то гарантий на не пойми что.

Почти все выбирают пойти в жопу, потому что жопа от нас, во-первых, не отворачивалась, а во-вторых, совершенно точно есть. А что тесная, тёмная и пахнет не очень, ну так надо быть реалистами и брать, что дают, – как бы говорят нам голоса предшествующих поколений, которые выбрали жопу и хорошо стали жить.

А некоторые выбирают не просто пойти в жопу, но и приложить все усилия, чтобы никого на небеса не пустить. Не доставайся же ты никому – примерно так.

В этом смысле я отвратительный шовинист: из озлобившихся на как бы несбывшиеся обещания духа («как бы», потому что каждый избранник волен их сбыть своими руками) тётки гораздо страшнее. Дядьки, как правило, выбирают саморазрушение: у них (в среднем) инстинкт самосохранения снижен. А у тёток (в среднем же) наоборот. Поэтому первые чаще гибнут, а вторые чаще становятся монстрами типа медсестры Милдред. Исключения, понятно, встречаются, но в целом – так.