Эдуард Веркин - Звёздный городок

Бабушка выпрямляется и вытирает со лба пот, пачкая лицо могильным черноземом.

— Вот так, Ройка. А забор-то?! Забор-то как она мне передвинула! Потихонечку, по вершку, целый год по ночам сдвигали со своим пьяницей! Полтора метра у меня от огорода оттяпали, а я огород только что компостом удобрила! Вишню мою, пока я с ногой в больнице лежала, извела, кипятком, я думаю, поливала. Выхожу из больницы, а вишня засохла напрочь! А я тем летом с нее ведро вишни сняла!

Бабушка начинает ворошить землю на холмике и выковыривать пальцами посаженные семена, вырывая заодно и уже принявшиеся зеленые клубеньки и отбрасывая их далеко за ограду.

— Вот! Вот так всегда и вредила мне! Даже перед смертью мне подгадила! Клубнику пропалываю, усы обрываю, вдруг гляжу — картошка на земле. Поднимаю, а в картошке то иголочка! Да!

Бабушка поднимается с колен и обтирает руки о сиреневую юбку. Ей очень хочется плюнуть на могилу, но она помнит, что это грех, причем большой, батюшка не велел, и просто пинает холмик ногой, после чего раскидывает прополотую траву по всей ограде и втаптывает ее в землю. Калитку она не закрывает.

— Ройка, пойдем, пойдем-ка отсюда!

Сегодня пятница и жара, на кладбище пусто, кроме жирных ворон, и не видно никого, все к своим придут в субботу. Бабушка шагает по центральной аллее, потом сворачивает направо, Рой трусит за ней, высунув язык и тяжело дыша. Он черный, ему жарко.

Кладбище заполнялось хаотически и безо всякого плана, поэтому имеется лишь одна центральная улица, от которой в разные стороны отходят лабиринты узких межмогильных проходов, кладбищенская навигация требует опыта и терпения.

Бабушка пробирается меж оградами не спеша, с интересом вглядываясь в надгробные фотографии, хотя и знает всех здешних постояльцев на память, но все равно интересно, почти как перелистывать старые альбомы. Возле некоторых оградок бабушка останавливается и, не заходя внутрь, перекидывается с хозяевами парой слов. Но останавливается ненадолго, не больше чем на минуту — надо экономить время, надо успеть до трех часов.

Оградка на двоих. Между холмиками разрослись акация и сирень. Надгробия скромные — все тот же ромб с серебрянкой, правда, на одном звезда, а на другом ничего. Но могилки ухоженные, ни сорняков, ни грязи, бабушка приходит сюда регулярно, цветочки растут хорошо. Акация уже желтая, сирень и вообще отцвела. Рой вбегает в оградку и выгоняет из-за надгробий двух жирных серых ворон.

Бабушка осторожно присаживается на сгнившую скамейку и вынимает из карманов горсть карамелек, несколько печений, кулек с пшеном. Карамельки раскладываются у надгробий, печенье крошится на холмики, вслед за ним рассыпается пшено. Прилетят птички, будут пировать, петь песенки, будут веселить покойных. Так батюшка говорил. Батюшка хоть молодой, но правильный.

— А ты не нюхай, не нюхай! — прикрикивает бабушка на покусившегося на конфету Роя. — Не для тебя это, тебе вот эти, старые.

Здесь лежат ее сестра Лиза и сестрин муж Володя, коммунист, кстати, видно по звезде. Бабушка плачет, утирает глаза рукавом.

— Хорошо вам, вдвоем лежите. Как жили душа в душу, так и лежите. Лиза такая красивая была, умная. Самая умная у нас была. В школе хорошо училась, я то и не успела почти, потом на швейной фабрике еще она работала, потом в область отправили, в техникум учиться. Там она с Володей и познакомилась, вернулись уже вместе. Лиза в кофточке новой, в туфельках лакированных, красивая такая. Лизу сразу в гостиницу взяли коридорной, Володя на молокозавод устроился, зажили хорошо. Хорошо-хорошо. Да.

Коробка с Аленушкой и Иванушкой снова в корявых пальцах, бабушка сеет голубые цветочки, неприхотливые и приятные глазу. С окрестных сосен слетаются вороны, виснут черными гроздьями и с интересом наблюдают за ее манипуляциями, вращают черным глазом. Рой рычит на ворон и неуклюже подпрыгивает, пытается достать их с дерева, но воронам на него наплевать, размером они не меньше самого пса, а клювом запросто пробьют ему череп. Когда бабушка уйдет, они спустятся с деревьев, сожрут карамели, соберут печенья и выклюют семена цветов.

— Ишь разошелся-то! Прямо борзый! Роя, тише, тише! Да. А Володя какой ведь был? Работящий, все в дом тащит, все в дом. Идет по дороге, видит — шифер лежит, подберет — и домой! Всю крышу дома покрыл и сарай даже. Воду пробурил, каму сделал, забор поставил. А с завода-то! То сыра принесет, то творожку, а молоко-то ведрами тащил, поросенка молоком кормили. Лизка-то поправилась в два раза, полная стала, красивая. А Володя тоже пить чего-то стал. Каждую субботу на ногах не стоит, но домой идет, во какой мужик! А Лизка его по голове чем под руку попадется, сковородкой, веником, тряпками. Из дому выгоняет, он к свиньям спать идет, в сарай. А если холодно в сарае, ко мне идет, а по щеке кровь течет, и плачет все. Роя, хватит! Тихо! Тогда мужики наши соседские отправили Володю колодец прочищать, это в сентябре-то, чуть ли не зимой! Сапог долгих ему пожалели, гвозди, мол, там, изорвет, он в коротеньких и полез. А там внизу лед один! Он все себе и застудил. Пришел домой, а Лизка его гонит снова, он ко мне, а у него кровь в штанах! Дай мне, говорит, водочки немножко. Я ему налила, он выпил и плачет сидит. Через три дня и помер. Часы так в три ночи на руке и остановились.

Бабушка извлекает маленькую пластиковую бутылочку и граненый стаканчик, наливает до краев и ставит на могилу со звездой, прикрывая прямоугольным печеньем, затем достает такую же пластиковую бутылочку и кювету из-под масла.

— Вона, язык-то по земле стелешь, попей-ка тоже, — старуха наливает в кювету воды и подставляет ее собаке. — Да не спеши ты! Тьфу, колченогий, ничего не слышит. Ройка! Я как раз на работе была, как узнала — домой побежала, а Лизка мне и говорит: чего, мол, волнуешься, напился небось и под деревом валяется или на водокачке. Гадина она, гадина. Жила как у Христа за пазухой, а я все одна да одна, а мне никогда и рубля не даст в долг, все нету да нету! Томка моя в кино пошла с девчонками, а у меня дома и десяти копеек нету, пошла к Лизке, а она мне и говорит, нету, мол, денег, совсем нету, пришлось к Клавке бежать через дорогу, она мне двадцать копеек дала. Мотоцикл себе купили, за грибами, за ягодами едут, сено кроликам возят, а меня хоть бы разик-то куда-нибудь взяли! Шиш! Крышу себе перекрыли уже железом, Володя с завода принес, а вода-то на меня и потекла! Говорю Володе, перестели железо-то, будь человеком, а он лыбится и пальчиками щелкает, деньги, мол, давай, говорит. Морда жидовская! Пока другие там в окопах подыхали, он бронь себе выхлопотал! Косоглазие у него! От воровства-то глаза и окосели! Я всю войну на снарядном заводе брюхо надрывала, а он молоко в сметану переделывал! Мишу моего убили под Сталинградом, а он тут в тылу женихался! Сука! Сука!