Эдуард Веркин - Звёздный городок

Бабушка хватает стаканчик с водкой и выплескивает его под акацию. Пытается сломать у акации ветку, но не хватает сил, и тогда бабушка не выдерживает и плюет сначала на одну, а потом и на вторую могилу. Рой, чтобы не попасть под горячую руку, отходит подальше.

— Чего пятишься?! — рявкает на него бабушка. — Пошли давай! Нечего тут околачиваться, дуролесина!

Следующие полчаса бабушка блуждает по северо-восточному концу кладбища. Она расстроена и поэтому заблудилась. К тому же ей очень стыдно, она вспоминает, как Володя подарил ей на день рождения купленную у цыган шаль, расстраивается и от этого путается еще сильнее.

— Вона как водит-то, — бормочет она, — и люди-то все незнакомые, даже не пойму.

Где-то тут должна быть могила ее брата, бабушка это знает наверняка, но каждый раз забывает, где именно эта могила находится, помнит только, что надо искать под лиственницей. От Роя помощи нет, он ведь брата-то не знал, потому он плетется поодаль, старается не попадать на глаза.

Лиственница не находится долго, и в конце концов оказывается, что она совсем засохла, хотя буквально два месяца назад лиственница была еще нормальной и зеленой, видимо, на самом деле повсеместно происходило смещение пластов подземных вод — лес-то вокруг весь повырубили. Лишенная же подземных соков лиственница сбросила всю свою странную листву прямо в ограду могилы брата, сделав похожей ее на маленький стог. Работы часа на полтора.

Бабушка шепотом ругается. Обычно лиственница поступала так поздней осенью и хвою бабушке приходилось убирать уже по весне, после схода снега, на этот случай под лиственницей была спрятана саперная лопатка и вилы с обрезанным черенком. Бабушка оглядывается в поисках скамейки, но скамейку украли, впрочем, украли и столик. Тогда бабушка садится прямо на могилу. Она открывает рюкзак и вынимает бумажный пакет и бутылку, в пакете хлеб, печенье и огурец, в бутылке сладкий чай. Достает из кармана спичечный коробок с солью, макает в него огурец и посыпает солью хлеб, на кладбище у нее всегда разыгрывается аппетит. Рою же кидает печенье, ведь кушать на виду у собаки в одиночку очень нехорошо, “животное ведь тоже все понимает”. Вороны караулят на соснах.

— Да, Ройка, — говорит бабушка хрустя огурцом. — Хороший Ваня был, красивый. Когда на Енисее жили, пескарей ловил вот таких вот! Потом отец его шить выучил, вместе ходили по деревням, шили всем. Домой всего приносили, и сало, и яйца. Хорошо тогда жили, в коммуне работали. А когда сюда переехали, уж и не знаю, зачем переехали, Иван на фабрику пошел работать, хорошо тогда получал. Потом счетоводом стал, его даже в область посылали с отчетами, свиней стал держать. Встретил Нону. Она, эта сучка, его к себе на майские затащила, ребеночка прижила, кровь взяли, группа, как у Вани, пришлось Ване жениться. Ну, как околдовала парня! А потаскушка-то какая! Иван на работу, а она офицеров у себя с базы принимает! Прямо при детях. Ну, Иван-то как узнал, так сразу и заболел. По лесу стал ходить ночью, какашки собачьи на улице подбирал и варил, песни какие-то пел непонятные. Что делать, отправили его в Никольское лечиться. Два года там лечился, Нона письма ему писала, добрый день — веселый час. Он как получит, так сразу ему плохо делается, кричит, спать не может.

Бабушка отбрасывает в сторону огрызок огурца, и его сразу хватает подлетевшая ворона. Рукавом очищает от хвои фотографию на памятнике и рассказывает дальше:

— Да, красивый он такой тут. Голову всегда брил, как Мао, одеколоном мазался. Как из дурдома-то вышел, слава Богу, снова на фабрику устроился, а Нону выгнал. На фабрике с Аней познакомился, поженились. Аня хорошая была, песни пела, танцевала. Домик получили от фабрики, а тут и война закончилась. Хорошо зажили, свиней завели. Как свинью заколют, так мясо продают. Мне тоже продавали. Приносит Иван мне кусок, деньги берет, а я на следующий день посмотрела…

Бабушка внезапно замолкает. Она вспоминает про тухлое мясо, про день рождения, который Томка устроила ей в семьдесят третьем, про припасенный ящик водки, выпитый братом с друзьями накануне, про материю, украденную братом с фабрики и так и сгнившую у нее за баней, много чего еще вспоминает. И чтобы перестать вспоминать, начинает говорить:

— Хороший Ваня был, Ройка. Что попросишь, сразу сделает. Хоть картошку посадить, хоть валенки… А в лес как любил ходить! Тогда целый пестер груздей набрали, засолили… Огурцы тоже любил солить… Собака у него тоже была, Жулик, раз в лес пошли, а она за нами как прибежит…

Бабушка вновь замолкает. Вспоминает, как Жулик задавил трех несушек, а брат в тот же вечер его застрелил.

— И шапку сделал, — продолжает бабушка вслух. — А тогда… Ага… В френче военном все время ходил, как Сталин совсем, 9 мая наденет френч и идет как путный! А сам и на войне-то не был! В дурдоме прятался, говно собачье варил, дураком представлялся. А Мишу-то убили! Тамара моя тогда орех у него попросила, а он ей щелбан по лбу! Сволочь!

Бабушка засовывает несколько кусков хлеба в теплую глубину хвойной кучи, как можно дальше, после чего уходит. Оградку за собой она не закрывает.

— Пойдем, Ройка, пойдем. Тут собачки возле конторы живут, они придут. Придут, придут, повеселят покойничка, как надо!

Метров через двадцать бабушка останавливается, достает бутылочку с водкой, отпивает большой глоток, а остатки выливает на землю. Она все еще расстроена и даже чуть плачет и снова трет глаза и из-за этого долго не может отыскать нужную могилу, плутает между бесконечными серебристыми и черными оградками, слепо вглядывается в надписи. Бабушка устала и решает начать все сначала. Она, щурясь, смотрит на солнце, ориентируется по нему и выходит на центральную аллею возле квадратного бака с водой. Это удача — от бака всего метров триста пути.

Возле бака штабель пустых пластиковых бутылок, бабушка набирает желтой, с личинками комаров, воды. Конечно, нехорошо поливать цветы такой грязью, но другой воды поблизости нет, бабушка не виновата.

Бабушка начинает отсчитывать могилы по правую руку, на четырнадцатой она сворачивает в неширокий извилистый проход. Теперь надо идти до могилы начальника заготконторы, а потом опять направо и тут уж совсем рядом, под двумя соснами с веревкой.

— Ну, вот, Ройка, мы и пришли, заходи давай, — бабушка останавливается возле чугунной ограды.

Калитка закрыта на замок. Замок примитивнейший, стоил раньше рубль сорок, его можно открыть ногтем или просто как следует дернуть, но бабушка все равно упрямо вешает и замыкает его каждый раз, это ее как-то успокаивает. На шее у нее ключик на связанных шнурках от ботинок, бабушка долго возится с ним и с замком — ключик слишком маленький и не попадает в скважину. Наконец замок щелкает и она входит внутрь.