Яна Жемойтелите - Смотри: прилетели ласточки [litres]

Собаки заволновались в вольерах, наверняка кто-то зашел в питомник, но сейчас от бытовки за туманом это было пока незаметно. Через пару секунд во дворе обрисовался какой-то силуэт – смутный, шаткий. И по тому, как удивленно, не узнавая, смотрел на приближающуюся фигуру Колян, Лешка понял, что тот тоже видит что-то необычное.

Через двор шла Диана Рафаэлевна. Волосы ее были растрепаны, а бледные губы почти сливались с лицом, как у неприкаянной души. Лешка сперва даже не узнал ее, из-за тумана ему почудилось, что на ней надето что-то белое. Хотя в следующую секунду он разглядел, что это ее обычная одежда – черная курточка и джинсы.

Диана Рафаэлевна подошла прямо к Коляну и, с ходу схватив его за грудки, произнесла хриплым надтреснутым голосом:

– Какая же ты сволочь!

Колян вздрогнул, дернулся и принялся было оправдываться, но Диана Рафаэлевна не отпускала ворот его фуфайки, и в некоторый момент Лешке даже показалось, что Колян, будто вздернутый на крючок, перебирает ногами в воздухе. Хотя, конечно, ничего такого не было.

– Скоты, настоящие скоты! – она выкрикивала в лицо Коляну. – Я-то надеялась, что хоть в собачнике скроюсь от этого всеобщего скотства, так нет, и здесь достали меня…

– Кто тебе сказал? – Колян наконец вывернулся из ее цепких пальцев.

– Да что случилось?! – одновременно воскликнул Лешка, выйдя из оцепенения.

Диана Рафаэлевна подошла к нему. Глаза ее горели, лицо исказила гримаса гнева.

– Дворники мне сейчас рассказали, Леша.

– Какие дворники?! – перебил Колян и тут же разразился очередью длинных ругательств. – Да я сейчас пойду их урою, нах…

– Что случилось? – повторил Лешка, уже понимая, что случилось что-то страшное.

– Выстрел вчера был в питомнике, в восемь утра, – сказала Диана Рафаэлевна. – Военные приезжали, чтобы Чезара прикончить. А потом вон они, – она кивнула на Коляна, – с Кизилом тело вынесли на носилках. А нам теперь говорят, будто на аэродром его увезли. Нет, я не могу…

Отвернувшись, Диана Рафаэлевна закрыла лицо руками.

Лешке захотелось кричать. Он подозревал, что дело с Чезаром нечисто, но не допускал такого исхода.

– Колян, – произнес он на удивление, даже для себя, спокойно. – Как же интересно вы с Кизилом рассудили. Если вы не можете подойти к собаке, значит, ее пристрелить нужно? Ладно, давайте кошек на цепь посадим, раз уж вы боитесь собак.

– Да ты че… Думаешь, это я? – Колян, зачем-то прижав к голове кепку, стал незаметно отступать к бытовке. – Начальство велело. Он сторожиху покусал, а она жалобу написа…

– Колян, – Диана Рафаэлевна, глотая слезы, произнесла с надрывом, – ты же сам за поножовщину сидел. По пьянке приятеля покалечил.

– Да он ничего даже не понял! – визгливо воскликнул Колян. Может быть, для того, чтобы она замолчала. – В голову ему пальнули, в ухо. Раз – и готово.

– Заткнись ты! – Лешке хотелось прихлопнуть Коляна, как комара. Его даже не было жалко. Схватив попавшиеся под руку грабли, Лешка вдавил ими Коляна в стенку, не зная, что еще с ним сделать. – Зато ты у меня сейчас почувствуешь. Да разве ты человек? Ты… – он действительно не мог подобрать верного слова. – Если б разрешили, ты бы и мне в ухо выстрелил. За то, что я перчатки ношу.

Лешка с силой подналег на грабли. Колян захрипел. В унисон ему заскрипели ржавые ворота питомника, потом Лешке на плечи легли чьи-то тяжелые руки, и только тогда Лешка отпустил Коляна – с облегчением даже, потому что иначе наверняка бы его покалечил. А кстати возникший дядя Саша, поправив пеструю кепочку, произнес совершенно спокойно:

– Так ведь и знал, что интеллигенция разведет сопли. Я же говорил, что собаки – это просто рабочий материал…

Лешка бросил грабли.

– Пошел я, дядя Саша.

– Конечно, иди, сынок. Смена закончилась, мы тут разберемся сами. Только в следующий раз теплей одевайся, курточка тонкая у тебя…

– Нет, я вообще пошел, – решительно произнес Лешка. – Хватит с меня.

Возражать или уговаривать никто не решился. Воспользовавшись моментом, Колян тихо утек в бытовку. Диана Рафаэлевна утирала слезы платочком, а дядя Саша, потаптываясь на месте, смотрел в землю.

– По закону ты две недели отработать должен, – нашелся дядя Саша. – Если по собственному.

– Нет, не должен, – упрямо ответил Лешка. – Новый теперь закон: если зарплату вовремя не выдают, можно одним днем уволиться. А я денег еще ни разу не получал.

– Смотри, заплатят тебе по договору пять тысяч вместо десяти «черных» – и привет. И жаловаться некому.

– А я и не собираюсь.

Не желая больше ничего объяснять, Лешка прошел в бытовку, на ходу отпихнув Коляна, замешкавшегося в коридоре. Наскоро затолкав в сумку резиновые сапоги вместе с грязью, Лешка переодел куртку и вышел вон.

Дядя Саша по-прежнему стоял во дворе с Дианой Рафаэлевной. Лешка еще бы задержался на пару минут, чтобы поговорить с ней, но при дяде Саше не хотел. С собаками он тоже не стал прощаться, это было бы слишком тяжело. Только на выходе из питомника, когда Макс, сидевший в крайнем вольере, подбежал к самой сетке в знак приветствия, Лешка остановился и коротко кинул:

– Служи, дружище. Живи долго, Макс.

И почти про себя, обращаясь ко всем собакам, добавил:

– И вы, ребята, живите долго. Живите.

Потом, уже за калиткой, он услышал, как пронзительно-тонко завела песню Вьюга. Вой ее подхватил красивым баритоном Алмаз, вслед за ним вступили Чук и Зубр, а затем и прочие обитатели ковчега. Лешка все-таки обернулся и так с минуту стоял, прощаясь с теми, кого он любил. Потом решительно зашагал к главному корпусу, манившему издалека надписью: «Спасибо за труд». С озера навстречу ему шел холодный космический ветер – вестник близкой зимы, но это уже не имело никакого значения. Как и многое из того, что только недавно представлялось жизненно необходимым, теперь казалось совсем неважным, пустым.

Сирая жизнь кузнеца Кости Коргуева катилась, набирая обороты, вниз, как колесо, случайно пущенное на волю. Пнуло Костю Коргуева под гору само обустройство жизни в некогда богатом поселке Хаапасуо, где нынче из последних сил чадил металлокомбинат, выпускающий стиральные доски, тазики и садово-огородный инвентарь, востребованный разве что самим поселковым людом.

Лет десять назад, когда Костя пришел после армии в кузницу, и работа была, и деньги. Особенно помнился заказ для мужского монастыря, восстанавливаемого по соседству. Ограду ковали и кружевной крест. Ой, как тонко он вычертился на ясном небе, когда водрузили его на самую маковку!

Бабка аж расщедрилась, подарила Косте старинный нательный крест – массивный, из чистого серебра. Рубаху на груди распахнешь, а там крест выпуклый увесисто лежит, подпертый упругими круглыми мышцами. Вот и разгуливал Костя нараспашку до самых морозов: девки на этот крест клевали, как на мормышку. Костя был собой красивый, смуглый вроде цыгана, глазищи черные, – из зависти говорили, что мастью он удался не в Коргуевых-кореляк, а в вороную кобылу. Кобылы у Коргуевых не было уже давно, да и отец с матерью померли. Бабка только до сих пор скрипела.