Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

А когда он стал понимать их слова, они ему рассказали, как в тот вечер, распластанный навзничь, он был найден Цоцко за оградой, вот здесь, у забора, с той стороны, где они до того уже несколько раз проверяли, но, видать, он дополз туда позже, удивительно прямо, как, ужаленный, смог он столько ползти. От камышей-то, не меньше, поди, чем три сотни шагов, и потом, вот что странно, к реке они тоже ходили, но, наверно, смотрели не там и не так. «Что тебя туда понесло? — удивлялся отец. — Неужели твой разум моложе тебя на целый твой ум? Доигрался… А я ведь тебе говорил!» Казгери устало кивал, не перечил, а потом, вновь оставшись один, объяснял сам себе: «Значит, им про тайник неизвестно. Значит, он меня притащил на своем же хребте. Значит, он порешил меня обмануть моей же болезнью. Хорошо, я сыграю с ним в эту игру…»

Постепенно он выяснил, что дядя его уезжал из аула раз пять за то время, что лежал он, привязанный к смерти, неспособный ему помешать. Вероятно, тот и не думал его убивать. Просто хотел посмеяться над полным его поражением. Казгери был уверен, что Цоцко их продал. Но теперь его ненависть сделалась глубже, мудрее, помогая себе потерпеть, подождать: Цоцко тридцать пять, стало быть, есть у него, Казгери, лет пятнадцать иль двадцать в запасе. Шаг свой надо ему хорошенько, до искры в глазах, подготовить, примерить, обмозговать.

В сентябре он поднялся и вышел впервые во двор. Ноги были чужие, налитые тяжестью, глухонемые. Но уже через пару недель Казгери обнаружил, что стал возвращаться к ним слух. Он почувствовал, как земля уплывает куда-то, словно стала большим кораблем. Не поверив себе, он решил дожидаться, покуда к ногам вернется и зрение.

К тайнику он сходил только раз. Шел кисленький дождь, было, в общем-то, даже промозгло — в самый раз для таких вот затей. Отодвинув валун, убедился, что в яму никто не заглядывал. Разумеется, кроме того, кто сюда приходил в тот памятный день подобрать его самого. Он пришел и опешил, однако, прежде чем взять и взвалить Казгери на себя, аккуратно присыпал тайник мешаниной щебенки и дерна. Для чего? Чтобы просто внушить ему, будто это он сам? И внушить заодно, что он самолично сумел доползти от стены Тотразова дома до их же двора? А может, он просто хотел показать Казгери, что это вовсе не он, не Цоцко?.. Дескать, кто-то другой обустроил весь этот обман? Мол, Цоцко в самом деле его заприметил, лишь когда его тело, почти без кровинки в лице, поднесли, как подбросили, к их же забору?..

Только, что' он ни думай тогда и теперь, Казгери ему больше не обморочить.

И все же, когда месяц спустя, в октябре, Цоцко вдруг спросил его: «Что ты там прятал?», Казгери будто окоченел.

VI

— Не вздумай хитрить. Я сыскал тебя у тайника, только там ничего, кроме старых костей да разбитых горшков, уже не было. Говори, что ты прятал?

Казгери смотрел ему в серую прорву глаз и не знал, что сказать.

— Да так, ничего… Мелочь всякую.

Цоцко замахнулся и щелкнул кнутом ему по ногам. Казгери невольно подпрыгнул. Было больно и жгло. Он подумал: «Нет, я его все же убью…»

— Говори-ка мне правду, не то мне придется вышибать ее из тебя вот этим кнутом. Что ты там хоронил, в тайнике?

И тогда Казгери вдруг подумал: пусть услышит, подавится тем, что сам же недавно украл, перепрятал и сам же продал. Пусть прикинется, будто это не он. Ложью он пронизался настолько, что я б и из склепа услышал, как смердит он поганым враньем. Я бы это услышал, даже если б был тем, кто был мною здесь три с лишним века назад.

— Хорошо, будь по-твоему. Я расскажу. Только ты приготовься услышать, потому что на это силы нужны. Это только когда потерял, силы уже не помогут. Для потери, сдается мне, лучше бессилье, чтобы не было сил отомстить.

— Ты не умничай. Будет словами мухлевать…

— Хорошо. Там был клад.

— Там был… что?

— Там был клад.

— Там был клад?..

— Там был клад.

— Там был клад, ты сказал?.. Что ж там было, в том кладе? Сундук с серебром? Или, может быть, с золотом?.. Не трави-ка мне байки.

— С бронзой. Но такой, что не снилось ни золоту, ни серебру, — те там были лишь только для весу, все равно что вода для мешка.

— Что ж за бронза такая? И много?

— Ровно столько, чтоб стать богачом.

— Почему ж ты не стал?

— Не успел. Обокрали. Вместо этого стал я глупцом…

— Но сперва изловчился ты стать негодяем. Никому ничего не сказал.

— Верно. Если б я вам сказал, стал бы глупцом еще раньше.

— Вот только теперь ты навроде как дважды глупец.

— Зато ты у нас умник. Умнее любого другого. Куда с таким умником справиться дважды глупцу?..

И вот тут-то Цоцко рассмеялся. Он смеялся так долго, что у племянника зазвенело железом в ушах. А когда он свое отсме-ял, Казгери был почти что повержен. «Мне такое ни в жизнь не понять. Он настолько меня презирает, что швыряется ложью мне прямо в лицо и при этом уверен, что я ей поддамся… Он же знает прекрасно: меня ему так не пронять».

— Погоди-ка, дай отдышаться… Ну, стервец, ты меня уморил!.. Стало быть, ты порешил, что то мог быть лишь я. Что ж, спасибо за честь. Только если то я был, зачем же тогда мне такого паршивца спасать?

— Вот ты сам и ответь. Мне приходят на ум одни лишь догадки. А догадки глупца нам с тобой ни к чему.

— Знаешь, ты ведь и вправду дурак. Но не дважды уже, а, пожалуй, что трижды. Ты настолько дурак, что не хочешь быть тем Казгери, у которого прежде хватало смекалки притворяться ослом, чтоб никто не заметил его хитромудрых проделок. А теперь тот осел в самом деле вдруг начал икать. Ты свихнулся. Ты забыл, кто такой твой единственный дядя Цоцко. Кабы то был Цоцко, ты б сейчас полоскался душонкой на небе. Но скорее бы попросту гнил под землей. Кабы то был Цоцко, он нашел бы возможность схоронить тебя прямо в лазу. Я ведь знал, что ты там копаешь. И, конечно же, знал, где ты вырыл тайник. И, пожалуй, я даже кое-что из него доставал, чтоб прицениться, сколько то стоит. Только после всегда возвращал все назад. И задумка моя заключалась лишь в том, чтоб тебя проучить, а спровадить тебя на тот свет — это, братец, мне было не нужно, потому что твой страх Цоцко выгодней здесь, а не там, где его пережрут червяки. Я мог взять его вместе с той бронзой, да так, чтобы ты был мне очень обязан и молил меня жарко молчать. Я бы взял их в дороге, без которой бы ты все равно не сумел ничего обменять. Только я, как и ты, опоздал. Нас с тобой обхитрили. Так что я, получается, тоже дурак… Но не смей никогда мне про то говорить. Не смей даже глазами…

Он свернул вполовину свой кнут, смерил взглядом племянника, проверил в нем оторопь, вскинул голову кверху, прищурился скупо, подержал глаза в сентябрьском небе, перевел их обратно Казгери на лицо, заставил его покраснеть, отвернуться, затем опустил острый холод зрачков на помятость штанов, усмехнулся одними губами, полистал их концом языка, сплюнул белым, попал Казгери на арчита, наступил сверху пяткой и, толкнув его в грудь, проследил, как он падает задом в траву.