Светлана Замлелова - Исход

– Сюда! – крикнула я. – Здесь ступени.

От холода у меня стучали зубы. Казалось, я промёрзла настолько, что постепенно моё нутро превращается в сплошную ледышку.

Они поплыли ко мне, заодно подбирая рассыпавшиеся вещи и забрасывая их на льдину. Когда они уже стояли на подводном уступе и держались за крошащийся край нашего айсберга побелевшими пальцами, штурман, тяжело дыша, отфыркиваясь и с трудом шевеля онемевшими губами, сказал:

– Ольга, бросайте каяк в воду и прыгайте сами – нам здесь нечего делать.

– Как? Прыгать в воду? – испугалась я. Видимо, от потрясения и холода я перестала что-либо понимать.

– Каяк в воду, сама – в каяк, – рявкнул штурман.

Только тогда я поняла его: на льдине нас действительно ждала бы неминучая смерть, мы не смогли бы ни переодеться, ни обогреться. Наше спасение было в том, чтобы плыть к островам, гребя изо всех сил. Поэтому, не рассуждая и не задавая больше вопросов, я столкнула в воду каяк и сбросила в него остававшиеся у нас вещи.

Мне хотелось прыгнуть, чтобы сразу оказаться в лодке. Но я побоялась пробить парусину, а потому, перекрестившись, я съехала по льду в воду и подтащила каяк к льдине, на боковине которой по колено в воде стояли штурман и Шадрин. Первым спустился Шадрин и помог мне выбраться из воды, после чего к нам присоединился штурман. У каждого их нас зуб на зуб не попадал, пальцы не гнулись, а лица словно окаменели. Штурман, ставший белее льда, проговорил застывшими губами:

– Берём вёсла и, ни слова не говоря, гребём к острову. Это наша последняя надежда и единственное спасение. Хотим жить – нужно двигаться. Не останавливайтесь, пока не причалим.

И мы принялись грести. От движения стало немного легче, хотя ноги всё равно стыли, как будто я и не вынимала их из воды. Иногда мы всё-таки останавливались, чтобы передохнуть, но, боясь замёрзнуть, снова налегали на вёсла. Спустя несколько часов мы были на мысе Флора. На наше счастье туман рассеялся, а NO сменился на истинный N. Зато второй каяк исчез, как будто его и не было. На берег мы вышли, еле держась на ногах. Во всяком случае, я ещё никогда так не уставала. А потому, как только ноги коснулись земли, я сразу упала. Шадрин, напротив, пустился в пляс, так что у меня мелькнула мысль, а не сошёл ли он с ума. Сначала он отплясывал молча, а потом запел в голос:

Пока я валялась, а Шадрин отплясывал, штурман принялся разводить огонь – благо плавника вокруг было предостаточно. И скоро мы сидели вокруг огня, стараясь обсохнуть и согреться. Шадрин сказал, что, похоже, опять отморозил пальцы ног – ведь он уже падал в воду и отмораживал ноги, когда мы возили плавник у берега Ямала. Штурмана трясло, у меня, я чувствовала, поднималась температура. Все наши товарищи пропали. Такова была цена, которую мы заплатили за мыс Флора острова Нортбрук Земли Франца-Иосифа.

Мы не могли знать, что стало с береговой партией и с теми, кто плыл на втором каяке. Чудом при нас осталась винтовка и немного патронов. На льдине всё это, а ещё жестянки с документами и письмами и несколько шкур оставалось в каяке, потому именно чудом не затонуло.

Штурман хоть и стучал зубами, но уже думал о будущем, о том, что придётся делать капканы и луки со стрелами. Я же думала, что если мы выживем, если не умрём от воспаления лёгких, то непременно одичаем. Но вообще-то мне в то время было совершенно всё равно, умрём мы или одичаем. И когда штурман, обсохнув, поднялся и заявил, что нужно поесть, я даже не пошевелилась. Он посмотрел на меня встревоженно, но ничего не сказал. Они ушли, вернувшись вскоре с подстреленными птицами. Потом, как я помню, кто-то из них поил меня бульоном и только после этого они и сами принялись за еду. А потом штурман сказал, что пойдёт на поиски построек, а Шадрину велел настрелять ещё птицы и следить за костром. Меня оставили возле огня, где я никак не могла согреться, то проваливаясь в забытье, то бессмысленно глядя на пламя. Тогда мне вспоминался капитан Дубровин, болевший прошлой зимой своей непонятной болезнью. В то время он тоже любил смотреть на огонь и просил разжигать камин даже днём. Для человека, который цепляется за жизнь, огонь – это лучшая зацепка. Огонь и есть жизнь, как небо есть вечность. Движение, тепло и свет – вот, что такое огонь. А ещё горячая пища и приятный запах. Кто размышляет о вечности – смотри в небо, кто хочет жить, должен смотреть на огонь. Думаю, меня вернули к жизни штурман, Шадрин и огонь.

– Если вы не можете идти, Ольга Александровна, – непривычно ласково сказал вернувшийся штурман, – я вас отнесу.

А я вдруг поймала себя на мысли, что мне было бы очень приятно, если бы Виталий Валерьянович куда-нибудь нёс меня на руках. Всё равно куда. Но я почему-то испугалась этой мысли. А кроме того, он и сам еле ходил, и с моей стороны было бы свинством залезать к нему на руки.

– Нет, нет, спасибо, – забормотала я. – Я пойду сама.

Странно, но тогда я даже не подумала, куда это мы идём. А шли мы, как приговорённые к смерти. Впереди нетвёрдой походкой, явно в горячке, шёл штурман, за ним – я, замыкал шествие Шадрин с отмороженными пальцами на ногах. У меня разболелось горло, отяжелела и кружилась голова, перед глазами проплывали какие-то красные медузы; а то вдруг начинал бить озноб и тут же становилось невыносимо жарко.

Вокруг между тем был настоящий рай. Снег сошёл, и продвигались мы по мягкому зелёному мху. Нередки были маленькие кустики цветов – жёлтых, лиловых. Волнами доходил до нас и снова откатывался непрерывный шум птичьего базара. То и дело шуршали под ногами камни. А каждая каменистая сопка непременно была украшена белыми лентами водопада. Но подмечая всё это, мы не радовались. Слабая, чуть трепыхающаяся радость пришла чуть позже, когда мы поднялись на сопку и увидели то, что искали, ради чего чуть не погибли сами и растеряли своих товарищей – постройки. По виду это был целый рыбацкий посёлок: четыре строения из брёвен или досок, перевёрнутый вверх килем бот, множество ящиков и какой-то разбросанной повсюду утвари вроде кастрюль, сковородок, упряжи и прочего. Когда же мы спустились в этот посёлок и штурман вскрыл первый же попавшийся ему ящик, там оказались галеты, чудесные пшеничные галеты. Штурман и Шадрин принялись распахивать двери, вскрывать ящики, а я опустилась на землю рядом с ботом, прислонившись к нему спиной. “Если уж умереть, то лучше здесь, чем на льдине”, – подумалось мне. Подошёл Шадрин и стал разводить рядом огонь.

– Посидите, барышня, – ласково сказал он, – сейчас обустроимся. Пришли, слава Тебе, Господи!..