Иоахим Новотный - Новость

Эльфи еще какое-то время слонялась по коридору. Сначала ей в голову приходили всякие красивые фразы, вроде тех, что встречаются в романах: нельзя начинать такой важный этап жизни со лжи. Потом ей надоело собственное геройство, и она подумала, что этот Лессиг совершенно прав в оценке ее слабостей. И она решила, не без некоторого вызова: город или деревня, какая разница. Чтобы избегать трудностей, нужно быть такой, как Лессиг. А этого она не могла. Она представляла собой удивительный клубок нервов, в ней было упрямства больше, чем она могла себе позволить. К чему это приведет? А, будь что будет.

И все-таки она допивает свой грог до конца. И сразу же после этого встает и собирает вещи. Лессиг, этот старый волк, эта лиса, может, пока подает ей пальто, спокойно говорить. Она слышит его слова и даже отвечает. Да, было приятно вспомнить прошлое, может быть, еще увидимся, было бы хорошо устроить встречу их студенческой группы, но сейчас ей пора, поезд ждать не будет, дорога до вокзала скользкая, нет, она дойдет сама, всего хорошего! Не медленно и не быстро — так, как научила ее жизнь. Она вовсе не думает сейчас о старой любви. Даже на слово «дружба» она бы не согласилась. Знакомство — да, это вернее. Но без всякой интимности.

Перевод И. Щербаковой.

Мой дедушка по влечению сердца отдавал свободное время тому, что в прежние времена могло бы быть просто-напросто профессией: ходил по лесу. Вернувшись с завода после ночной смены, он, правда, часок-другой дремал, но, по уверению бабушки, только так, для виду, а не потому, что испытывал в этом потребность. И действительно, полежав немного, он тут же начинал собираться. Закидывал на плечо топор и отправлялся в лес. Или брал мешок и шел в лес. Или доставал тележку и толкал ее в лес. Как видите, поводы возникали самые разные, и они большей частью так же мало отвечали истинной потребности дедушки, как и его показной сон, — ему надо было идти в лес. При любой погоде, в любое время года, все равно грибное лето или нет, надо корчевать пни или нет, выражала собака желание погулять или нет — надо было идти в лес.

В общем-то дедушка ходил всегда вполне определенным маршрутом. Он шел через молодой лесок, заповедник и вырубку прямо к большому лесу, оттуда дальше вдоль ручья и, значит, меж лиственных деревьев, потом по песчаным холмам и мимо прудов, а затем делал здоровенный крюк, доходя до самого конца межи, только бы не отступаться от своего правила: никогда не возвращаться дорогой, какой всего час назад шел из дому.

Однако отыскать деда во время его хождений по лесу было безнадежно; даже тот, кто знал маршрут, не ведал о бесчисленных вариантах. Дедушка выбирал их по своему настроению. Выбирал то расточительно, то скупо, случалось, бродил и схожими путями, но одним и тем же — никогда.

У меня, с детских лет жившего в доме деда, имелось, правда, одно подозрение. Я много раз крался за ним, пытаясь разведать его грибные места. Но через сотню шагов терял дедушку из виду. Лес был в те времена очень густой. Шагнешь немного в сторону и тут же скроешься от всех. Ему, видно, было очень важно скрыться. Но зачем это человеку его возраста? Я не сомневался: у дедушки есть тайна!

Бабушка смеялась надо мной:

— Какие еще там у него тайны!

Она считала, что лучше всех знает мужа, чуть ли не единственного рабочего в их деревне, который в придачу к детям обзавелся еще и домом в аренду. Без клочка земли. Его не интересовали ни имевшиеся у них козы, ни куры. Но если после смены у ворот завода дедушку поджидала собака, он бывал так растроган этим проявлением преданности, что уже не требовал от нее должного послушания.

— Он просто тащится в лес за своей дворнягой, — говорила бабушка. — Вот и вся его тайна.

Я не очень-то этому верил. Однажды в воскресенье мне разрешили отнести дедушке на завод обед. Сторож объяснил, как пройти:

— Держись правой стороны. Иди все время мимо кузнечного. Когда в нос ударит резкий запах, поверни налево к куче шлака. Как раз и окажешься перед котельной.

Я увидел дедушку, стоящего в грубых кожаных башмаках на черном от мазута мощеном полу. Он пристально смотрел на манометр величиной с тарелку, потом вскинул глаза вверх на голубя, нашедшего на кровельной балке местечко, еще не полностью окутанное влажной, сладковатой смесью пара и пыли, затем взглянул через плечо на рукоятки шуровок, которыми разгребали уголь, и снова пристально посмотрел на манометр. Одним только выжиданием и проницательным взглядом своих серых глаз — в этом у меня не было никаких сомнений — он заставлял стрелку принять положение, показывающее нужное давление пара. В деревне водились кое-какие люди, которые умели разговаривать с лошадьми, словно с человеком, и их кони знали, когда им надо остановиться у трактира, а когда нет. Кое-кто из деревенских держал на чердаке под островерхой крышей дракона, огненным вихрем вылетавшего в полночь из дымовой трубы, чтобы похитить с чужих полей хлеб. Вернувшись, змей должен был (чтобы его потом освободили) наполнить зерном мешок, у которого хитрый крестьянин заранее обрезал уголок.

Какие все пустяки! Я был убежден, что мой дедушка умеет делать нечто большее. Он умел такое, о чем сразу и не расскажешь. Что, скорее всего, находило свое выражение в его постоянных и путаных хождениях по лесу, хотя люди бывало и спрашивали, к чему, мол, ему это.

Теперь-то я понимаю: в пристальном взгляде человека на манометр была также и горечь сотни раз не сбывшегося ожидания. Ведь все шло как полагается. Уголь перемешивали, и давление пара поднималось. Вот видите! Должным образом обслуживаемая техника заботилась, чтобы между человеком и природой не возникало никаких неожиданностей. Разумеется, тот, кто не соблюдал инструкций, вылетал с работы. Неожиданности, с которыми человек сталкивался в лесу, мстили ему не столь сурово. Они начинались, если ты сбивался с пути. И были так же необходимы, как хлеб насущный.

Когда я поднакопил силенок, дедушка нет-нет да и брал меня с собой в лес корчевать пни. Он, видно, думал, что обязан научить внука чему-то полезному, хотя обычно предпочитал оставаться во время этой работы один на один с корнем. Показав и объяснив кое-что, он выделял мне не очень большой пень на краю вырубки. Я должен был учиться налаживать отношения с предметом своих усилий. По убеждению дедушки, третий становился тут лишним. Нужно перейти с пнем на «ты», без смущения похлопать корневище по корявому плечу и побороть его в честной схватке.

И вот я принялся копать прямо-таки с фанатическим рвением. Под моей потной рукой в азарте состязания безобидный сосновый пенек превратился в настоящее чудовище, вцепившееся тысячью когтей в землю. Я пилил, рубил и выкапывал корневище голыми руками. Дедушка и не глядел в мою сторону. Он вытащил свой пень из земли легким нажатием на вагу. Я слышал, как корневище, легко шурша, выскользнуло из песка. Этот звук завершенного дела подстегнул меня, заставил удвоить усилия. Я достал вагу, приладил ее и налег на длинный конец. Он чуть прогнулся под моей тяжестью, но пенек не сдвинулся с места ни на сантиметр. Вага была слишком коротка. Я выпрямился и глянул на молодую красивую акацию, которая росла поблизости на опушке леса. Поддень я пенек этой акацией, конечно тоже переставшей бы тогда существовать, он, может, и сдался бы.