Борис Земцов - Бутырский ангел. Тюрьма и воля

Очень может быть, что и в не столь далёкое прошлое канули те времена.

Да и очень похоже, что и нынешние сотрудники бутырской администрации не сильно в ладах с грамотой: слишком нелепые ошибки они делают, зачитывая наши фамилии на утренних и вечерних проверках, слишком мучительно напрягаются их лица, когда им приходится озвучивать для нас что-то официальное.

Кстати, «на выход» — означает чаще всего — к следователю, куда реже — к адвокату (не у всех есть материальные возможности иметь такового), ещё реже — на короткое свидание к родным и близким (свидание подследственным разрешает следователь и, как правило, делает это неохотно, считая подобное излишней роскошью для своего подопечного).

Впрочем, куда бы не выдёргивали бутырского обитателя — чего-то хорошего за этим никогда не следует.

Вызывают к следователю — запросто может оказаться, что замаячил в твоей «делюге» новый эпизод (когда — как результат рвения следаков, когда — как следствие их же беспредела, в этом случае ради «палки» раскрываемости они на тебя чужие преступления валить начинают). За этим, понятно, прямая перспектива увеличения твоего и без того немалого срока.

Вызывают к адвокату — выясняется, что ресурсы денег, которые наскребли ему за услуги твои близкие, уже вроде как исчерпаны, и, если доплаты не последует, этот адвокат с твоего дела просто уходит и ему глубоко плевать, чем это для тебя обернётся.

Даже, казалось бы, однозначно радостный вызов на свидание к родным может обернуться новостями, от которых не разогнуться, не продышаться. Сколько раз такое было: уходит арестант на свидание просветлённый и окрылённый, а возвращается с лицом опрокинутым и почерневшим. Кто-то в этот момент отмахнётся, кто-то отмолчится, рухнув лицом в шконку [32] Шконка (тюремн.) – тюремная койка. , а кто-то буркнет что-то вроде: «Мать умерла… Ещё месяц назад… Сюда телеграмма была… Никто не сообщил…», или «Жена на развод подала… Сказала, что, устала…».

Словом, хороших новостей для арестанта вроде как и вовсе не бывает. Понимаю, с каждым днём всё больше понимаю своих бывалых соседей. Тех, кто мечтательно заклинает: «Скорей бы на этап, да в зону, там движуха, а тут всё заморожено-заторможено…».

Бывает, что за шагами продольного и другая команда следует. Например, «На прогулку!». Кажется, команда со знаком «плюс». Кажется, здесь повод для ничтожной, но всё-таки радости. Но так только на первый взгляд, точнее на первый слух. За приглашением-окриком «На прогулку» почти всегда следует пояснение. Не менее лающее. Не менее мрачное. «Или все, или никто…».

У мусоров своя логика. Говорят, были случаи, когда тот, кто в хате на время прогулки оставался, потом вскрывался, или вздёргивался. Для администрации это — «ЧП», а, значит, проблемы, комиссии, проверки и т. д. Вот и родилась с учётом всего этого жесткая инструкция: арестантов по одному в камере не оставлять. Только чтобы «все на прогулку» — с этим сложно, это — случай «из ряда вон». Потому что кому-то, действительно, нездоровится, кто-то всю ночь на «дороге» [33] «Дорога» – средство коммуникации между камерами и бараками, фактически внутренняя почта, может работать постоянно или в определенное время суток. «Простоял на дороге» – отвечал за бесперебойное функционирование дороги. простоял, и теперь отсыпается.

Так что команда «на прогулку» когда — как чистая условность, когда — как откровенная дразнилка звучит.

Очень часто никто на эту прогулку и не выходит.

По большому счёту, и не велика в этом случае потеря. Ведь «прогулка» здесь — это всего то сорокаминутное топтание в прогулочном дворике на самом верху тюремного корпуса.

Прогулочный дворик — это та же самая камера, стены которой обделаны «шубой». И свежего воздуха здесь не намного больше, чем в обычной «хате», и небо (универсальный символ воли и свободы) видно только в зазоре между крышей и верхушкой стен только тогда, когда встанешь у определённой стены и задерёшь голову под определённым углом.

А ещё бывает, что вслед за мусорскими шагами может грянуть команда: «Всем выйти в коридор!».

В переводе с тюремного это означает — шмон.

В этом случае всех нас выводят в свободную камеру, предварительно обшарив, ощупав, охлопав все наши карманы, все складки нашей одежды.

Иногда в эту камеру (где можно хотя бы сидеть и, к великой радости курильщиков, курить) и не заводят, а выстраивают в коридоре.

В нашей «хате» тем временем всё перетряхивается, переворачивается, просто разбрасывается по всему пространству.

Что ищут?

Прежде всего, мобильные телефоны, спиртное, «удочки» [34] Удочка (тюремн.) – длинная палка с крючком из ручки зубной щетки на конце, изготовленная из скрученной, проклеенной хлебным клейстером газеты. Используется для установки «дороги». , «коней» [35] Конь (тюремн.) – шнур, или тонко сплетенный канатик, что используется для нелегальной связи между камерами. и прочие самодельные приспособления, необходимые для поддержания «дороги», — главного средства тюремной межкамерной коммуникации.

Однажды у нас в камере во время шмона было обнаружено восьмилитровое полиэтиленовое ведёрко с набирающей градус брагой. Мусора, производившие обыск, не придумали ничего лучшего, кроме как вылить содержимое ведёрка на кучу, в которую в центре камеры была собрана наша одежда. В итоге — рубашки, майки, свитера, несмотря на неоднократные стирки и последующие проветривания у открытой форточки, долго сохраняли тошнотворное дрожжевое амбре.

Впрочем, тюремные запахи — это уже совсем другая тема.

Шаги, шаги…

Бывает, что среди грубого топота и тяжёлого шарканья мелькнёт что-то совсем другое. Как подростковый ломкий дискант на фоне прокуренных и простуженных басов. Это звук женских каблучков. Только здесь обнадёживаться и расслабляться не стоит. Верно, инопланетные звуки издают представительницы бутырской администрации. Верно, на слух — это что-то нежное и мелодичное, а по виду, по сути, по плоти — всё то же самое, тюремное. Те, кто издаёт эти, кажется, чарующие, звуки, так же пахнут тюрьмой, так же злобно матерятся, так же люто ненавидят нас, арестантов. Кажется, и не женщины это вовсе, а какие-то части механизма тюремной администрации. Бесполые и неодушевлённые. Просто имена у них женские и звуки при ходьбе за счёт особенной обуви они издают совсем другие.

Кстати, порой со звуками мусорских шагов на продоле происходит путаница.

Шаркающие тяжёлые звуки при ходьбе издают не только заступающие на дежурства продольные-мужчины, но и прапорщик Валентина. Ноги у неё больные: кеглеподобные икры с безобразным орнаментом выбравшихся наружу вен, торчащие из любой обуви громадные муслаки. Потому и походка у неё совсем не женская, а стариковская, тяжело загребающая, грубо звучащая. Потому и никакой в помине мелодии цокающих каблучков.