Борис Земцов - Бутырский ангел. Тюрьма и воля

Возможно, к нашей хате Валентина испытывает какое-то особое то ли доверие, то ли уважение. Иначе как объяснить, что частенько обращается она к нам с банальными, но совершенно не характерными для этой обстановки, просьбами: «Колбаски не дадите, мы тут чайку собрались попить?», или «Лимончика у вас нет, вроде вам сегодня передачка заходила?»

Конечно, даём.

И колбаски, разумеется, вольной, копчёной, изумительно пахнущей, и лимончика, и ещё чего-либо сверх просимого добавляем — типа плитки шоколада или пачки печенья. А нам в ответ то ли в виде благодарности, то ли в качестве коммерческого эквивалента, что-то вроде послабления режима. Когда в своё дежурство Валентина разрешит свет не выключать пару часов после отбоя, когда о грядущем шмоне предупредит.

Я и представить ранее не мог, что человек может пребывать в окружении такого количества сплошь малоприятных звуков.

Ещё больше удивляло другое.

Здесь я встретил немало людей, что находятся в подобной обстановке куда больше времени чем я, но в разговорах, порою предельно откровенных, никто из них и словом не обмолвился о том, что засилье подобных звуков их беспокоит, раздражает, унижает. Регулярно в беседах я «зондировал почву» по поводу отношения моих нынешних товарищей по неволе к факту «диктатуры гадких звуков» и всякий раз или слышал однозначное «нет», или натыкался на отрицание самого факта существования подобной темы.

Выходило, будто повода для беспокойства вовсе не существует. Странно, «гадкие звуки» существуют, а неприятие или элементарное беспокойство по этому поводу отсутствуют.

Значит, или я неправильно понимаю ныне окружающую меня обстановку, или эти люди «как то не так» воспринимают действительность, которая, как нас учили, постигается через обоняние, зрение, слух.

А может быть, я уже того, начинаю сходить с ума…

В сочном и неподражаемом тюремном арго для этого явления есть немало колоритных синонимов типа: «бак засвистел», «крыша поехала», «гуси полетели».

Даже отдалённое предположение подобного диагноза не принимается!

Непростительная эта роскошь — сойти с ума, вот здесь, вот сейчас, в самом начале срока, ещё даже не добравшись до зоны. По сути, сойти с ума — это значит сдаться, выбросить белый флаг.

Это значит — капитулировать, не начав даже отстреливаться, бросить оружие и поднять руки при первом очень отдалённом появлении врага!

Отключить здравый смысл, когда он, как никогда, необходим, чтобы не превратиться в быдло, в кретина, в овощ?

Не мой путь!

Единственно верный выход в сложившейся ситуации — чем-то разбавить эти немногие, предельно однообразные, и все, без исключения, недобрые звуки. По крайней мере, для себя самого. Разумеется, за счёт резервов собственной памяти.

Значит, буду вспоминать совсем другие звуки. Из другого измерения, из вольной прошлой, очень далёкой жизни.

Благо, таких звуков — великое множество. Путешествовать в них — удовольствие. Кажется, в таком путешествии неприятных звуков не встречается вовсе.

И вспоминаются здесь чаще всего звуки самые обыденные, бытовые, домашние.

Например, шкворчание котлет, что жарятся на кухне на сковородке, накрытой крышкой. Или мурлыканье кошки, что угрелась у тебя в ногах. Даже шум лифта, позвякивание ножей и вилок, хлопанье извлекаемой из бутылки пробки — всё это, поднимаясь со дна памяти, звучит по-иному, ласково и добро.

Самые неожиданные звуки могут вспомниться здесь и обернуться из банальности мелодией, музыкой, искусством, эталоном гармонии. Скажем, диковинная, то ли забавная считалочка, то ли игрушечное заклинание, что придумала давным-давно, едва научившись говорить, моя дочь. «Кабале-хабале, коба, хоба, габале»… Что означали эти слова она и сама толком не представляла, тем более, объяснить не могла.

А сколько ещё самых разных звуков осталось в той, ныне очень резко и далеко отодвинутой жизни!

Особняком в закоулках памяти стоят «импортные», схваченные во время зарубежных командировок и путешествий, звуки.

Здесь и так напоминающий слово «хоккей» гортанный крик хищной ящерицы, вышедшей на ночную охоту, что довелось слышать в джунглях Лаоса. С ним соседствует негромкий, но отдающий космической мощью, шорох океанского прибоя на пляже в Шри-Ланке. Рядом может всплыть и детское щебетанье цикады в трогательной клеточке на коленях у пожилого японца, что оказался когда-то моим соседом в пригородной токийской электричке.

Важно, что эти «прошлые» звуки всегда со мной. И «нынешние» мои звуки, какими бы настырными и агрессивными они не были, пересилить их не смогут. Звуки прежней жизни — мой тыл, мой арсенал, моё секретное оружие. Они помогут пережить арестантский период моей биографии, попросту помогут выжить.

Конечно, я буду им за это благодарен.

Но и те, что сегодня окружают меня, что отмечены знаком «минус», что тождественны враждебному чёрному и тоскливому серому цветам, из меня уже никогда никуда не денутся.

Они займут своё место в кладовых моей памяти, как экспонаты на полках музейных запасников. Уверен, в конце концов звуки неволи и звуки свободы перестанут враждовать в моём сознании, помирятся, привыкнут друг к другу, возможно, даже начнут «союзничать» и «кооперироваться» в борьбе с какими-то общими врагами и недоброжелателями.

Только всё это случится очень нескоро. Приблизительно тогда, когда я, уже вольным человеком, подъеду в полночь к бутырским корпусам.

Конечно, в том неблизком будущем, стоя на тротуаре в районе метро «Новослободская», я не смогу расслышать ни лязга открываемых в хате «тормозов» [36] «Тормоза» (тюремн.) – дверь в тюремную камеру. , ни грохота откидываемого «кормяка» [37] «Кормяк» (тюремн.) – окно в двери тюремной камеры, через которое передаётся пища, содержимое передач, письма и т. д. , ни тем более, топота мусорских шагов на тюремном продоле.

Зато, если не будет дождя, ветра и прочих природных передряг, очень велика вероятность уловить обрывки тех самых фраз, которыми обмениваются арестанты с «решки» на «решку».

Возможно, совсем другие темы будут звучать в них, а, может быть, я услышу то же, что слышу сейчас каждую ночь.

Деловое: «Два восемь девять, ответь, два пять семь…», «Два девять два, почему дорогу морозите?»

Шуточное: «Тюрьма-старушка, дай погремушку…».

Или серьёзное, способное обернуться для кого-то плохим и даже трагическим: «Сергеев из «два семь три» — засухарённый баландёр по прошлому сроку [38] Засухарённый баландёр по прошлому сроку – арестант, попавший в СИЗО, скрывший факт сотрудничества с администрацией на прошлом сроке заключения. , сейчас всех подельников сдал, мочить на всех сборках…».