Дженнифер Иган - Манхэттен-Бич [litres]

Какое-то время спустя он взял Анну за руку. Ей не хотелось устраивать сцену: раз она не выдернула руку сразу, теперь уже как-то неловко трепыхаться. Разве ей страшно, что ее держат за руку? Вроде бы нет. Анна чувствовала, как пульсирует кровь в его теплых пальцах. Он потянул ее руку к своим штанам, к туго напрягшейся ширинке на пуговицах. Может быть, я вовсе и не здесь? – подумала Анна. Разумеется, она могла убрать свою руку, но почему-то медлила, а в голове опять промелькнуло: Может, это вообще не я. Хмельной яблочный дух мешался с запахом пыли и пшеницы, исходившим от ковров. Когда парень потянул ее руку к ширинке, Анне сначала было любопытно: что же дальше? Но она тут же поняла шо, и на смену любопытству пришло желание. Спустя недолгое время он содрогнулся, будто от удара током. Затем повернулся на бок и свернулся калачиком, видимо, считая, что на том дело кончилось. Он, однако, ошибся: то непонятное, что происходило между ними, заразило и Анну. Она взяла его ладонь, прижала к своей плиссированной юбке и стала водить по ней его пальцами, пока мощный фонтан наслаждения не сотряс ее тело.

Это же Леон, догадалась Анна. А может быть, с первой минуты знала.

– Я вылезу первым, – сказал он.

Они поодиночке присоединились к играющим. Леону было шестнадцать лет. “На этом все, точка”, – подумала Анна. Но ошиблась.

После уроков Леон помогал отцу, кладбищенскому каменотесу, – но бизнес, как везде, загибался, и даже среди дня Леон мог без опаски смываться из мастерской. Иногда, заметив, что он вдруг исчез, хотя только что играл на улице, Анна шла прямиком к лошадиному загону; Леон ее уже ждал. Иногда ждала она, а он не являлся, или же она узнавала, что он был, но ушел. Укрывшись от посторонних глаз, они действовали тихо, с ненасытной жадностью воров-домушников. Поначалу им хотелось заново пережить радость первой робкой близости. Но довольно скоро одежда, слой за слоем, стала уступать восторгам обнаженной плоти. Из бельевого комода матери Леон тайком вытащил перину и расстелил ее на рулонах ковров. После очередной смелой ласки Анна мысленно клялась себе, что на этом все, теперь они удовольствуются повторением пройденного. Но управлявший ими великий закон природы предполагает неодолимую тягу к новым наслаждениям. При этом Анна не отдавала себе отчета, чем они занимаются, что лишний раз доказывает ее невинность. Дни напролет она мечтала продлить их общий темный сон; одновременно ей казалось, что все это происходит где-то еще и не с ней, а совсем другой девушкой. В том сумрачном загоне она разом выскальзывала из своей обычной жизни, точно булавка, провалившаяся в щель между половицами. “Я не понимаю, о чем вы говорите, я ничего подобного не делала , – мысленно и совершенно искренне говорила она безликому обвинителю. – Я знать не знаю, что это такое ”.

Порой они оказывались на волосок от разоблачения; то не ко времени являлся хозяин, то прачка, то члены итальянского семейства, хранившие в погребе бочки с яблоками – на сидр.

Но поскольку всем было невдомек, чем на самом деле занимаются эти двое, им было довольно легко скрываться от чужих глаз. Никто и не думал вникать в их шашни. В их квартале и раньше чего только не бывало: парни и девушки тискались чуть ли не на виду у всех, украдкой целовались взасос, трех парней и двух девушек застукали у Майкла Фассо в чулане – о том случае судили и рядили больше месяца. С некоторых влюбленных осмотрительные родители не спускали глаз, ни на минуту не оставляли их наедине. Но чтобы из месяца в месяц бегать на тайные свидания? В летнюю жару лежать рядом абсолютно голыми? Немыслимо. Вздумай Анна поделиться с Лилиан или Стеллой, те решили бы, что она лжет или сошла с ума. Она поверяла все только Лидии.

В день, когда Анна лишилась девственности, она, по совету Стеллы, прихватила с собой деревянную линейку: Стелле ее замужняя сестра сказала, что в первый раз бывает жутко больно. Почувствовав боль, Анна сунула линейку в рот и, как собака, стиснула ее зубами изо всех сил. И не издала ни звука.

Он конечно же знал, что в нее кончать нельзя. Это было известно всем мальчишкам.

Порой ей казалось, что ее тайна отдается в теле таким громким звоном, что хотелось закрыть ладонями уши и завизжать в голос. Отец от нее отречется. Анна чувствовала, что он исподволь наблюдает за ней, и пугалась: а вдруг он догадался? Но знать наверняка он точно не мог. Работа поглощала все его время, он даже частенько не ночевал дома. Порой он пытался поговорить с Анной, как прежде, но она уже отвыкла с ним откровенничать. И, хотя чувствовала, что это его огорчает, ничего не могла с собой поделать. Он первый ее огорчил.

Когда отец исчез, Анна испытала только облегчение. А спустя неделю-другую тяжесть его отсутствия стала давать себя знать приступами тошноты, и Анна скрывалась с Леоном в загоне, чтобы забыться. В старших классах школы ходили слухи про девочек, которым внезапно понадобилось уехать – “пожить у родственников”. Одна из них, Лоретта Стоун, теперь на год отстала от сверстников; много пережившая, она сторонилась одноклассников, а ее предполагаемое “падение” со смаком обсуждалось в школе. В одном Анне повезло: среди одноклассниц только у нее еще не начались месячные.

В ноябре, через восемь месяцев после ее первого появления в загоне, владелец участка привел туда целую артель двоюродных братьев: он затеял расширить погреб и устроить там салун: другого способа заработать деньги просто не существует, объяснял он. Артельщики расстилали мешковину, бросали на нее камни, землю, разбитые бочки, обломки угольных печек и вытаскивали эти вороха на улицу. Вместе с другими ребятами, болтавшимися в это время на улице, Анна во все глаза смотрела на происходящее. В безжалостном свете дня перед ней лежала куча побитых молью ковров, а сверху – замызганное, в пятнах запекшейся крови покрывало. Она ушла в свой подъезд, заперлась в уборной на первом этаже, и там ее вырвало.

И ее, и Леона преследовало чувство, будто они состоят в интимной близости с незнакомыми людьми, которые им привиделись во сне, – ощущение было не из приятных. Ее коробило при виде его грязных ногтей, редких зубов. К тому времени отец уже два месяца как пропал, но Анна не могла отделаться от чувства, что, увидев Леона, он пришел бы в ужас. Они больше не прикасались друг к другу. Предпочитали делать вид, что не знакомы, а годом позже отец Леона увез семью на запад.

Салун так и не был построен.

В последние школьные годы и на первом курсе Бруклинского колледжа Анна старательно изображала из себя невинную девушку. Как повела бы себя такая девушка, если бы один из парней прижал ее спиной к стене и попытался поцеловать? А если бы погладил ладонями ее груди под свитером с воротничком, испугалась бы? Ее немалый опыт в сексуальных делах был крайне опасен; если бы парни пронюхали про то, чем она уже занималась, Анна стала бы изгоем, как Лоретта Стоун. Вынужденная постоянно быть настороже, Анна стала держаться натянуто, и мальчики считали ее холодной, даже фригидной. “Я смотрю, ты меня боишься, а зря, я тебя не обижу, – сказал парень, пригласивший ее на свидание. – Просто хочу хоть разок поцеловать тебя по-настоящему”. Но Анна знала, что настоящий поцелуй может открыть все шлюзы. И свидания часто кончались тем, что парень уходил в полной ярости.