Дженнифер Иган - Манхэттен-Бич [litres]

В своем отчете Стайлзу Эдди ни словом не обмолвился о Данеллене.

Эдди исповедался в церкви, в которой прежде никогда не бывал, и священник не знал его в лицо. После исповеди он вручил Эдди четки, с наказом читать молитвы и каяться. Слишком легко все сошло ему с рук, думал Эдди. Его охватило черное отчаяние, перед глазами опять возникло трамвайное колесо. Какой смысл в том, что он делал прежде, или в том, чем занимается сейчас, если все завершается кувырканьем с проститутками? Вроде бы все делалось для достижения цели, но что это за цель?

Инстинктивно, по привычке, он сразу подумал об Анне. Как-то в субботу, когда Агнес ушла с Лидией гулять, он сказал:

– Слушай, зайка, я бы не прочь полакомиться русской шарлоткой. А ты?

– Я ее не люблю, папа.

– Как так не любишь?! Ты же всегда ее обожала.

– Слишком приторная.

Такой реакции он не ожидал и пристально посмотрел на дочь. Кухонный стол был завален учебниками, и Эдди сообразил, что уже давно не обращал на Анну внимания. А ей уже исполнилось четырнадцать лет – рослая, прелестная девушка, но прежнего своеобразия в ней уже нет. Теперь она больше походит на женщин, которых Эдди старательно описывает Стайлзу.

– Все равно, давай сходим, – настаивал он. – Закажем что-нибудь другое.

Анна надела пальто, и они вместе спустились вниз; Эдди подметил на лице дочери признаки снисходительного терпения – похоже, она предпочла бы заняться чем-то другим. Эдди был озадачен: прежде Анна с готовностью ездила с ним куда угодно! А когда он перестал брать ее с собой в деловые поездки, как она боролась за эту привилегию! Конечно, то было раньше… года два назад, с изумлением понял он, подсчитав месяцы работы на Стайлза. Эдди всегда полагал, что, стоит ему пожелать, и они с Анной в любой момент вернутся к давно заведенному порядку. Но тут он впервые в этом усомнился.

Они зашли в “Аптеку Уайта” и сели у стойки. Анна заказала себе шоколадный напиток с содовой. Эдди остался верен шарлотке с заварным кремом, и мистер Уайт сам снял ее с витринной полки и подал ему. Пока они ждали, Эдди закурил, затем достал из сигаретной пачки купон и протянул Анне. Она как-то странно покосилась на бумажку и недоверчиво хихикнула:

– Я, папа, их уже больше не собираю.

– Вот как? А что случилось с теми, которые ты копила?

– Мне ни разу не удалось накопить столько, чтобы хватило на нужный приз.

– Может, сейчас уже хватило бы.

Дочь удивленно поглядела на него:

– А тебе не все равно?

Ему и правда было все равно. Он хотел, чтобы ей было не все равно.

– Столько стараний, и все впустую.

– Ты же все равно продолжал бы курить, – сказала она. – Или, может, ты ради меня курил больше, чем хотелось?

Она ласково, снисходительно, чисто по-женски улыбнулась ему.

У Эдди где-то в глубине души шевельнулась тревога.

– И когда же ты бросила их собирать?

В ответ Анна лишь пожала плечами; это ему не понравилось.

– Недавно? – жестко спросил он.

Лицо ее стало непроницаемым.

– Нет. Давно.

Возле Эдди вдруг возник крошечный призрак, прелестный эльф: его бойкая малышка Анна. Где именно в этой томной, равнодушной девушке, что сидит рядом с ним и старается не поглядывать в окно, прячется та маленькая говорливая фея? Эдди обязан улавливать такие вещи. Кого ей хочется отыскать?

Мистер Уайт пододвинул к Анне стоявший на прилавке стакан с шоколадным напитком, и они молча приступили к еде. Эдди не знал, как продолжить беседу. Мысленно он упрямо возвращался в прошлое: тот снежок, поцелуй невзначай. Ему хотелось спросить, помнит ли Анна то время, но он опасался, что она не захочет пускаться в воспоминания, а может, еще хуже – скажет, что для нее все это теперь не имеет значения.

А другие дни? Сотни других дней, проведенных вместе? Почему он сам не может их припомнить?

– Насчет шарлотки ты была права, – наконец произнес он. – Ее пересластили.

Потом они вышли и постояли возле двери. Анна сказала, что теперь зайдет к Стелле, но Эдди понял, что это неправда, и, несмотря на холод, его прошиб пот. Он уже не сомневался: что-то важное изменилось в дочери, изменилось навсегда. Но ведь какое-то время назад он сам от нее отвлекся, стал смотреть туда, куда за плату велел смотреть Стайлз, а дочка тем временем пошла своей дорогой.

Призрачная малышка все прыгала, скакала и мотала его рукой. Глядя на Эдди снизу вверх, она ни на миг не переставала щебетать – самозабвенно чирикала о том о сем; так собака бездумно виляет хвостом – туда-сюда, туда-сюда.

Эдди вглядывался в глаза Анны, большие, темные, опушенные густыми ресницами, ему очень хотелось отыскать в ней ту крошечную фею. Но он чересчур надолго отвел глаза, и фея исчезла. Вместо нее перед ним стояла девушка, которая плохо помнила его и хотела только одного: поскорее уйти.

Вскоре после полуночи возле бара “У Сонни” Данеллена расстреляли из проезжавшего мимо автомобиля: всадили пятнадцать пуль. Это произошло в апреле 1937 года, через три месяца после того, как Эдди видел его в Майами. Свидетели, разумеется, были: Данеллен в одиночку даже помочиться не ходил, но все как воды в рот набрали. Врагов у него было множество; еще бы, если за каждое рабочее место драка, а за контроль над пирсами – тем более, но усобицы эти тянулись годами, не переходя в тяжелую вражду. А тут была казнь по-итальянски.

Данеллена доставили в больницу Святого Винсента, и два дня он был между жизнью и смертью. Биржевые “быки” приходили и уходили, но они и не надеялись услышать от Данни хотя бы слово, даже если бы он исхитрился вдруг выйти из комы и что-то пролепетать.

Братва из приюта для беспризорных детей по двое, по трое толклась в вестибюле больницы – общим счетом человек сорок или около того; у многих волосы поредели, во рту не хватало зубов. В их объятиях Эдди дал волю слезам.

– Ты знал его лучше всех, – уверяли его кореша. – Ты же был его любимчиком. И не удивительно: ты спас ему жизнь. Такое не забывается.

Эдди жаждал этих слов, но они давали лишь мимолетное утешение. Ему чудилось, будто он собственными руками застрелил Данни.

Барта Шихана он узнал сразу, хотя не виделся со старым приятелем двадцать лет. У Шихана по-прежнему густая шевелюра, давно не стриженная и седая только наполовину. Он выглядит как человек, который ни при каких обстоятельствах не надевает пиджака.

– Когда-то ты нас с ним спас, Эд, – сквозь слезы сказал он. Его негритянско-ирландское лицо исказилось от горя. – Вытащил из прибоя. Бог свидетель, если б не ты, я бы сегодня здесь не стоял.

Смерть не помешала Данеллену руководить собственными двухдневными поминками; его силуэт, кучей руды выпиравший из огромного гроба, властвовал над собравшимися в зале. Хотя лицо покойника было покрыто толстым слоем грима и пудры, на виске, лбу и шее виднелись раны от пуль. Его жена Мэгги безутешно рыдала, но ее ручьи слез едва ли кого-то растрогали. Большинство собравшихся сошлись во мнении, что ее нынешние надгробные причитания, как и ее мерзкая манера раньше времени выволакивать мужа из баров, говорят об одном: Мэгги всегда была против того, чтобы “Данни чуток повеселился”.