Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Но что есть более солнечное, чем красная кровь?

…Ее одели в красные одежды, возложили на голову царскую корону…

История была какая-то сложная, по-восточному извращенная. Роскошный ужин. Царские покои. Корзина с фруктами. Укол змеи и падение в пустоту неба…

Слезы катились по ее щекам; она держалась все с тем же самообладанием и с тем же погребальным видом.

И слезы ее производили чудовищное впечатление.

Она умирала и грезила…

Казалось, сейчас поднимется и скажет:

Сколько я ни всматривался в даль памяти, вместо лица Клеопатры неотступно видел Рыжеволосую Венеру.

Дверь автобуса открылась, и туристы, которые собрались возле, один за другим скрывались в его чреве. Я еще какое-то время постоял на улице.

– Ну идите же… – махнула рукой женщина в белом. – Уже отправляемся…

На мгновение у меня возникло сильное предчувствие, что я впутываюсь во что-то неотвратимо-разрушительное.

– Поехали…

Я вдруг ощутил странное чувство неизмеримого голода, в котором был привкус еще одного чувства – страха, от которого само основание любви к ней шаталось в моем сознании.

Одно место в самом конце автобуса было свободным. Я сел, хотя меня переполняла жажда движения. Рядом со мной сидел седой усатый джентльмен с трубкой в зубах. Курить в автобусе не разрешалось, и он то и дело вынимал трубку и тоскливо постукивал по ней пальцем.

Я смотрел в окно. К вечеру город был одержим манией величия. Освещенные мягким земным светом тела домов, казалось, соприкасались, словно вырвавшиеся на свободу силы природы. Бронзово-зеленоватое солнце отливало металлическим блеском.

Что-то хлопнуло.

«Лопнула трубка у соседа», – решил я. Трубка лопнула и развалилась. Небольшая катастрофа между зубами. Но тут я увидел, как губа моего соседа отлетела в сторону. В голове у меня проскочило, помню, много мыслей, в то время как губа летела куда-то к потолку, затем ее догнало несколько ушей, а потом все это упало в угол, у окна. Я даже услыхал, как губа шлепнулась об пол. Там она лежала оторванная. Верхняя губа.

Здоровенный ее кусок с усами. Точно забрел в психушку…

Мир вокруг выгибался.

Хотелось вырваться и закричать от ярости и отчаяния, и я попытался выбить окна. Меня переполнял страх, а тут еще какой-то тип душил панка, обвешанного туалетными цепочками и в штанах из пластика, мужчина, одетый римским папой, ставил на колени парня в армейской куртке, на которой было написано: «Ленин жив, Ельцин здоров». И самое ужасное – та женщина в белом… Она упала на спину, и когда я над ней наклонился, выскользнула из трусиков, но чтоб подчеркнуть свою скромность, успела заколоть срамные губы булавкой.

Я был поражен цветом – ярко-красным.

Казалось, глаза проникли под кожу.

Была тяжесть от тошноты.

Изнемогал, падал вниз – никак не мог достичь пола.

В следующую минуту я разговаривал с каким-то мужчиной, у которого непрестанно съезжала на сторону голова…

Страшной силы взрыв потряс автобус. Позже будут разбираться, как же это террористы сумели проникнуть в него и оставить там заряд, но сейчас все вдруг передо мной погасло. Вокруг была совершенно очевидная темнота, материальная, но ненастоящая…

Уже в больнице темнота сменилась белесым туманом.

Не было звука.

Не было запахов. Какие-то странные картинки прошлой жизни. Дорога в Вифлеем.

Буквы перед глазами: «Город хлеба».

Тут же появился араб в скуфье. Огорченно машет головой: «Город мяса!»

Так хлеба или мяса?

Палестинский полицейский в черной одежде, смотрит хмуро, неприязненно. И он прав, к чему мне, еврею, в церковь Рождества? Все целуют место, рядом с которым написано, что здесь родился Иисус. Падают на четвереньки и целуют. Я стою как истукан. И Челита стоит.

– Пойдем в машину, – говорю.

– Зачем? – спрашивает. – Там, в машине, от жары спеклись яблоки.

Перед отъездом бросил в мешок яблоки, а они спеклись.

Выходим. Два араба кричат, дерутся. Один хватается за нож…

– Здесь, у храма, – кричу, – нельзя…

Челита вяло отмахивается:

– Можно, все можно… Две тысячи лет назад было то же самое… Он, Иешуа, почему изгонял торговцев из Храма?

– Безобразничали…

Какая-то женщина в белом наклоняется надо мной. Замечаю: длинноногая, узколицая, с каштановой гривой и карими миндалевидными глазами – элегантное существо женского пола.

– Как вы себя чувствуете? – спрашивает она на чистейшем английском.

Отвечаю на таком же:

– Превосходно!

На ее фантастически очерченных устах улыбка:

– Соотечественник?

– Да.

Какие-то сказочные звуки. Стоило разорваться на клочки, чтобы услышать эти звуки. И тут до меня дошло: «Это я, человек совершенно беспомощный в иностранных языках, говорю по-английски… никто другой…»

Я стал ощущать гипнотическое благоухание нездешних духов. Все залил свет. Это мой вариант рая: тишина, благоухание, длинноногая красавица и я, разговаривающий по-английски.

Ну, конечно, это же знают медики всего мира: удар по голове – и вы полиглот. В человека попадает молния, он чудом остается в живых и неожиданно для себя и окружающих свободно говорит на трех европейских языках.

Пенсионера прижало прицепом грузовика к забору, сильнейший удар пришелся по голове, и на следующий день он заговорил по-немецки.

После тяжелой болезни девочка вдруг заговорила на шумерском языке, который существовал в III веке до нашей эры.

Больная после инсульта, позабыв родной русский, начала изъясняться на иврите. На иврите!

Какое счастье!..

А если и я – головой об мостовую? Господи, сколько полезной информации услышит от меня мэр города!..

Подруга Челиты, проснувшись утром, к своему изумлению обнаружила, что говорит на иврите с южноафриканским акцентом, хотя никогда не бывала в Южной Африке. Но ведь мой случай – легче. Я уже живу в Израиле. Я даже член муниципалитета…

Так почему же английский?

В школе я с трудом дотягивал немецкий.

В институте мне предложили на выбор – английский, немецкий, испанский. Нас, троих безъязыких невежд, потянуло на испанский – наша преподавательница была сделана из того, что увлажняет сны молодого человека.

– Все будет хорошо, – говорит красавица шепотом, но очень отчетливо и толкает перед собой тележку. Мне нравится ее шепот, хотя он гармонировал скорее с ее лицом, нежели с сообщением.

– Куда вы меня, сестричка?

– Врач сказал в морг, значит в морг.

Я стал оглядываться по сторонам.

Мираж, марево. Но уже с обеих сторон вырисовались дома. Я подумал, что несколько пережал, но женщина в белом (ну, конечно, медсестра!) засмеялась, так же вполголоса, приложив к губам руку в перчатке из белой кожи.