Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

«Нет, никогда, никогда, никогда», – шептал какой-то внутренний голос. И вдруг она наклонилась и поцеловала меня – поцеловала с вызовом, прямо в губы. Я задыхался, но ее сильный рот искал мои губы, а ее грешные смуглые руки искали мои…

Банальность ситуации ужаснула меня, но она, угадав мои мысли, неожиданно сказала:

– Ты думаешь, я просто хочу заняться любовью? Господи! Да я объелась уже всем этим… И ты…

Нервный насмешливый смех прервал ее.

Я бросился в море, долго плавал, так что Челита стала окликать меня. Волны накрывали с головой, пока я выходил на берег. Челита была завернута в черную простыню, точно безумие водрузило над бушующим морем свой стяг. Издали ее можно было принять за арабку.

Простыня тут же захлопала на ветру. И мне казалось, это хлопанье заглушает шум моря и ветра. Впервые я видел Челиту взволнованной. Она прильнула ко мне.

И в эту минуту ничто не было так странно, как моя нагота на ветру. Все было так, будто я покинул землю, тем более что теплый шквальный ветер дул призывно.

И здесь, на берегу моря мы «сожгли корабли». Я хотел понять: страшно мне или я действительно люблю ее. Любил всю жизнь. И только боюсь: не смеется ли она надо мной? И вместе с тем в каждом из нас билась радость, более сильная, чем любое желание. Радость, в которой мы утопали, была настолько велика, что мы не могли говорить друг с другом, мы были в полном изнеможении. И ждали только одного: подарить друг другу свой последний вздох. Она была нагой, растрепанной, с впавшими глазами, но глаза эти были прекрасны.

Мы любили и страдали. И горько наслаждались своим страданием. То, что каждый из нас хотел сказать другому, было соразмерно пустоте вокруг нас.

Мы были обнаженными, чувствовали себя такими, жар любви окончательно раздел нас, наконец мы сжались калачиком на песке. И тут она не выдержала и сказала трагикомическим тоном разочарования:

И я понял, что нам ничего не удастся, даже любовь.

Она вдруг пожаловалась, что ее лихорадит. И мы вернулись домой.

Разошлись по разным комнатам, я припомнил мелкие морщины обиды на ее лице. И мне стало жаль ее.

Не раздеваясь, я бросился на кровать, мгновенно куда-то провалился. Мне привиделось, будто мы где-то в джунглях, Челита в рваной набедренной повязке плывет по широкой реке, полной аллигаторов. Почему-то сверху, словно с дерева, я видел, как на ее пути расстилается водная гладь, а в воде снуют взад-вперед зеленые аллигаторы. Их легко было разглядеть сквозь прозрачную, как стекло, поверхность воды. Я видел, как по лицу Челиты пробегают ужас и отчаяние. Ее рыжие волосы волочатся сзади и рассыпаются по плечам всякий раз, когда она поднимает голову. От жалости и горя мне захотелось закричать, но голос пропал. И тут я бросаюсь с какой-то немыслимой высоты в воду, чтобы ее спасти. Я несу ее, не ощущая холода воды на своих плечах, мои ноги почему-то прочно стоят на твердой спине аллигатора: я скольжу по воде, точно серфингист, катающийся на длинной доске по гребню волны, скольжу сквозь тени высоких деревьев, белых цветов и свисающих лиан. Впереди появился небольшой, нависший дугой над рекой деревянный мост. Я не понимал, как мне удалось поднырнуть под мост и как река превратилась в кровать, на которой я лежал, а джунгли – в гостиничный номер. Но несмотря на смену картин, в сердце моем продолжало жить и петь, словно струна рояля при отжатой педали, чувство сладкой боли и гордости, которое я испытал, спасая Челиту во сне.

Мне казалось, я полюбил ее.

Я и раньше был влюблен, но то, что происходило сейчас, было ни на что не похоже. Эта любовь была сильнее. Она не знала границ. У нее не было географии. Я находился внутри сна и одновременно вне его…

Я бросился немедленно сообщить ей об этом. Как никогда я был искренен и решителен. И мой странный эмоциональный порыв только придавал мне силы.

В коридоре стояла блондинка в белых брюках, белой завязанной на животе рубашке и курила. Она посмотрела на меня и вдруг спокойно произнесла на русском языке:

– Вашу подругу увезли в больницу.

– Что? – крикнул я.

Она утвердительно качнула головой.

Я знал, что в гостинице полно русскоязычных израильтян. Что поездки в Египет относительно дешевы, а ивритоговорящие граждане страны побаиваются этого маршрута, и потому почти все гостиницы в этом районе забиты моими бывшими и нынешними соотечественниками.

– Что с ней?

– Просила вам передать – змея укусила. Боюсь, вы ее не застанете в живых…

«Сколько же времени я спал?» – подумал я со злостью на себя, на свой сон. В душе ничего не осталось от сладкой боли и гордости, а было одно отчаяние, точно аллигаторы сожрали не только Челиту, но и меня самого. И вообще, что могло случиться за это время?

– В какую больницу ее отвезли? Почему не разбудили меня?

Но она отвернулась куда-то к окну и продолжала курить, как будто меня не было. Я смотрел, как дым кольцами поднимался к потолку. Его извилистый путь казался мне образом бегства от проблем и невзгод. Дым переносил меня в мир, где все потребности были удовлетворены, все заботы исчезли.

– Садитесь с нами в автобус, – сказала она неожиданно. – Мы ее навестим всей группой, может быть, вам повезет.

«Повезет, не повезет…» – звенело в ушах.

Я выскочил на улицу. Двери автобуса были закрыты. Я нервно стал ходить по тротуару, удивляясь, как все спокойно вокруг, как ничего в этом странном городе не реагирует на исчезновение Челиты.

И вдруг я увидел знаменитую, тысячекратно запечатленную в литературе и иконографии сцену. Октавиан хотел показать римскому народу Клеопатру. «Мужайся, женщина, – сказал император, – и будь покойна, тебе не сделают зла!»

И она почуяла: смерть близка. Она была абсолютно хладнокровна, когда поняла, что должна проститься с могилой Антония. И в то же время чувствовала, что сходит с ума. Из-за слабости ее несли на носилках. Потом упала на гробницу возлюбленного. Заплакала, запричитала:

– Не выдавай свою супругу живою, не допусти, чтобы во мне триумфатор повел за своей колесницей тебя… Все, о чем думала, утекло… Но укрой, схорони меня рядом с собою… Из всех бед, выпавших на мою долю, не было горше и тяжелее, чем жизнь без тебя…

Угольно-темная туча чернила небо… Закрывала небо и свет… Превозмогая охватившее волнение, вылила вино, возложила венки, в последний раз поцеловала надгробный камень.

Хотела закалиться против боли…

Ребенком она любила солнце. Сколько помнит себя – шла в свет солнца. Закрывала глаза. И сквозь веки оно было красным…