Лиза Ко - Беспокойные

Офицер потянулся за телефоном.

— Только один звонок.

Я не обратила внимания и набрала опять. 347-453-86-58. Через несколько гудков включилась запись — компьютерная, которая повторила номер и попросила оставить сообщение после сигнала. У Леона был другой автоответчик, но я быстро заговорила. «Это Звездочка. Нас в салоне арестовала полиция. Я не знаю, куда мы едем, узнай и забери меня. Быстрей».

Потом я не сомневалась, что номер был 435-85-86. В палатке на стене висел один аппарат, но в нем не было гудков. Следующие четыреста двадцать четыре дня я каждое утро брала трубку в надежде, что они появятся.

— Но их не было, — сказала я. — Чертов телефон не работал.

— Ты провела там четыреста двадцать четыре дня? — Ты говорил так, будто не верил.

— Я считала.

— Это почти два года!

— Четырнадцать месяцев. Я же говорила — это слишком.

— Нет. Я должен знать.

Мне хотелось замолчать, но хотелось и рассказать. Я сказала:

— Кошмаром были часы между тем, как мы ложились, и тем, как поднимались.

Самолет сел во тьме и песке. В отдалении колючая проволока ограждала распухшие палатки — большие белые коробки в шершавой пустоте. Техас — хотя тогда я этого не знала. Конечная остановка, максимальный вайцзю. Слишком холодно зимой и слишком жарко летом — злая, палящая жара, изнывавшая по дождю.

На металлическом каркасе палатки был натянут тяжелый белый пластик. Неровные бетонные полы, будто цемент заливали в спешке. Еда казалась нездоровой — восковой хлеб, бледная овсянка, лапша с флуоресцентным сыром, — а так как столовая стояла рядом с туалетами, на вкус всё было как моча и говно. Резкий привкус мочи в итоге ушел, остался только голод, и я ела сыр с молоком, из-за которых потом корчилась на толчке.

Свет никогда не выключался, так что глаза ныли и пульсировали. Я лежала на койке и слышала, как рядом на нашей кровати во сне разговаривает Леон, на соседней кровати — вас с Майклом и ругалась на охрану по-фучжоуски. «Идите в жопу. Идите на хер». Самым худшим было, что ты подумаешь, будто я тебя бросила.

Когда сон приходил, он был зазубренным и беззвучным. Я просыпалась от голосов, не зная, часы прошли или минуты, и видела над собой охранника, ставившего галочку на бумажке.

«Проверка», — говорил охранник.

«Я здесь», — отвечала я по-английски.

Палатка была длиной с городской квартал, но у же. На двухэтажных койках, в восьми рядах по три койки в каждом, спали двести женщин. Мы ходили в темно-синих джинсах на резинке, мешковатых синих рубашках. Халтурное шитье; плохие подолы. Ни у кого не было денег, и мы никак не могли их получить, только если наши семьи знали, где мы. Можно было работать уборщицей — подметать полы, выскабливать туалеты, выносить мусор за пятьдесят центов в день, — но очередь туда была длинная, семьдесят три имени перед моим.

Туалеты и души находились на большом открытом пространстве, окруженном низкой стенкой, доходившей мне до пояса. В основном мыла не было, а часто — и воды. На лице вылезали прыщи, на руках сыпь, кожа стала воспаленной и сухой. Посреди палатки была стеклянная восьмиугольная будка с тонированными окнами, откуда за нами наблюдала охрана. Они видели нас, но мы не видели их. Я подходила к лестнице восьмиугольника и махала.

Я просила у охраны вызвать адвоката по иммиграции, но мне говорили подождать. Никто не давал советов или ответов. Некоторые женщины вообще не говорили по-английски, а некоторые говорили так быстро, что я за ними не успевала. Со дня на день, говорила я себе, Диди и Леон найдут меня и вытащат.

На двенадцатый день в очереди за овсянкой ко мне подошла китаянка с веснушками и сказала по-мандарински: «Пошли есть вместе. Я Лей». Я была так рада поговорить хоть с кем-то, что готова была ее расцеловать.

За овсянкой я узнала, что Лей родом из Шаньдуна и провела в палатке почти полтора года. Ее оштрафовали за превышение скорости в Чикаго и отправили к ICE.

— Полтора года? — Я изо всех сил старалась подавить панику мыслями о том, как вернусь домой к тебе и что эти двенадцать дней будут всего лишь сбоем в рутине. Воспоминания о наших делах меня успокаивали. Готовить ужин с Вивиан. Ездить на метро на работу. Говорить тебе с Майклом выключать телевизор и ложиться спать. Теперь эту надежду о возвращении отняли. — Я не могу здесь столько оставаться. Меня ждет семья, и они даже не знают, где я. — Я оглядела столы с женщинами, которые ели овсянку руками. Вилок и ложек постоянно не хватало.

— Некоторые здесь намного дольше, — сказала Лей. — Есть девушка по имени Мэри — она жила в Америке с шестимесячного возраста. Родилась в Судане. Училась в колледже, имела въездную визу, попала под арест в аэропорту, когда возвращалась после учебы во Франции. Правительство заявило, что родители так и не обновили ее иммиграционный статус, когда она была маленькой, и теперь ей нужно пройти медицинский осмотр. Только, конечно, осмотр стоит триста долларов, а в Ардсливиле таких денег не бывает. И она не может снять деньги в банке, потому что ICE заморозили ее счет. — Лей покачала головой. — Обычная история.

Никто ничего не знал. В судах по иммиграции слишком много дел, говорила Лей, и нам не доставались адвокаты — только судья, который решал, останешься ты или уедешь. Никто не знал, когда мы увидим этого судью, освободят ли нас, где мы в итоге окажемся.

Меня тянуло в сон, всё время жутко тянуло в сон. Оттого что я мало ходила, болели ноги. Раз или два в неделю охранники выпускали нас на час во двор — прямоугольник из колючей проволоки, достаточно большой, чтобы все бродили на расстоянии вытянутых рук друг от друга. За проволокой были гигантский американский флаг, хлопающий на горячем ветру, и открытый двор, тоже с проволокой, где, как сказала Лей, находилась отдельная тюрьма под названием Дыра. В ней, в других палатках, которых мы не видели, содержали мужчин.

Были дни, когда я не поднималась из постели, вся чесалась под одеялом. Я предполагала, что солнце всё еще меняется местами с луной каждые двенадцать часов, но откуда мне было знать — может, небо позеленело, солнце теперь квадратное, а звезды потухли или размазались, как комары на подошве тапочка. Де-минь, де-минь, — твое имя выбивало дробь. Я хотела переехать — и теперь ты подумаешь, что я ушла специально.

Я так расчесала руки, что кожа покрылась раздраженными красными ссадинами. Ты забудешь мое лицо. Когда я увижу тебя в следующий раз, твой голос уже будет ниже. Леон найдет другую женщину. У меня было его кольцо-подарок, и я крутила его на пальце, чувствовала, как оно подминает кожу.

Звездная ночь. Травянистое поле. Хор сверчков. Квохчущие куры. Ты. Я пыталась представить всё, что любила. Если бы во рту было больше слюны, я бы могла притвориться, что не хочу пить. Стакан воды. Чашка чая. Влажные поцелуи. Леон. Я пыталась расслабиться, надеясь, что посплю хотя бы несколько часов перед первой ночной проверкой. Теплые руки. Громкая музыка. Ты.