Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Когда клиника исчезает из вида, отворачиваюсь от окна. Сразу же рождается Ярость, как будто стены клиники держали ее под контролем, как будто моя свобода означает свободу для нее, как будто мои выписные документы – для нее свидетельство о рождении. Она растет быстро и беспрепятственно, и хотя снаружи это незаметно, внутри я весь дрожу.

Кевин оборачивается ко мне, смотрит и говорит.

Как самочувствие?

Я замечаю, что Боб смотрит на меня в зеркало заднего вида.

Не знаю.

Боб говорит.

В смысле?

Не знаю.

Кевин говорит.

Чего-нибудь хочешь?

Хочу в бар.

Чего?

Хочу в бар.

Ты шутишь, черт тебя подери.

Нет, не шучу.

Мой Брат Боб изучает меня в зеркало заднего вида. Кевин смотрит на Боба, Боб на Кевина. На их лицах тревога, смятение, огорчение. Боб оглядывается и отрицательно качает головой.

Мы не пойдем в бар.

Вы, может, и не пойдете, а я пойду.

Ты только что выписался из рехаба.

Я пойду в бар.

Ты же только что выписался из рехаба.

Я пойду в бар. Вы можете пойти со мной, можете не ходить, меня любой вариант устроит, но даже не пытайтесь отговаривать меня. Я пойду, черт подери, в бар.

Боб смотрит на Кевина, Кевин на Боба. Кевин пожимает плечами, Боб качает головой. Я закуриваю сигарету и опускаю окно. Пусть холодно, но мне нравится свежий воздух. Воздух свободы.

Поездка занимает час. Все молчат. Я смотрю в окно. Время от времени высовываю голову в окно, и морозный воздух хлещет по лицу. Больно, но приятно, я делаю это, потому что могу делать. Нет больше инструкций и правил, которым нужно подчиняться, нет больше наставников, начальников и психологов, которые требуют ответа, я сам сочиняю программу своей жизни и сам проживаю свою жизнь. Так было до клиники, так будет после клиники, так будет до самого конца, я буду отвечать только перед собой.

Мы съезжаем с шоссе на дорогу, которая ведет в город. Я смотрю на часы на приборной панели, на них половина двенадцатого. Спрашиваю у Боба, не знает ли он, что сейчас открыто из заведений, он говорит – знаю. Я говорю, что предпочел бы место, где есть чизбургеры и бильярдный стол. Он не реагирует. Просто смотрит в переднее окно перед собой.

Ярость выросла, достигла предела. Она не такая, как раньше, сейчас она другая. Она стала упорней, спокойней, терпеливей. Более уверенная и властная. Как будто не сомневается в своей победе надо мной. Как будто борьба со мной укрепила ее мощь. Как будто она знает, что ее время наступило, как будто она только и ждала момента, чтобы вырваться.

Я не борюсь с ней. Я не спорю с ней. Сижу и жду, ожидаю, когда мы приедем на место событий. Сижу и жду, берегу силы для того, что произойдет, когда я зайду в бар. Ярость небывало сильная, как никогда раньше. Я сижу и жду, что произойдет.

Боб заезжает на маленькую парковку. Рядом с ней большое кирпичное здание, с высокими темными окнами по всему фасаду. Неоновая вывеска «Бильярд, бар и гриль».

Мы вылезаем из фургона. У меня нет денег, и я прошу Боба одолжить мне. Он спрашивает, сколько нужно, я говорю – сорок баксов. Он спрашивает, почему так много, я говорю – потому что нужно. Он достает бумажник из кармана, открывает его и дает мне две двадцатки. Я благодарю.

Мы пересекаем парковку, по дорожке доходим до двери, я открываю ее. Пропускаю Боба и Кевина вперед, потом захожу сам.

В зале темно. Несколько столов, справа вдоль стены тянется потертая дубовая стойка, слева зал с шестью бильярдными столами. У бильярдных столов скучает официантка, смотрит телевизор, который подвешен к потолку. За барной стойкой бармен сидя читает газету. Никто не обращает на нас внимания.

Я говорю Бобу и Кевину.

Почему бы вам, ребята, не поиграть в бильярд.

Брат смотрит на меня.

А ты что будешь делать?

Мне нужно немного побыть одному.

Его лицо выражает испуг и разочарование. Это меня не касается. Настал момент поквитаться. Настал момент поквитаться с Яростью.

Я отворачиваюсь, иду к бару. Опускаю стул пониже, сажусь. Передо мной зеркала и бутылки. Зеркала во всю стену, от потолка до полок с бутылками. Тут и виски, и водка, и джин. Тут и ром, и текила, и непонятные напитки из разных стран. Бутылки прозрачные и коричневые, красные и синие, есть даже разноцветные, чтобы радовать глаз. Одни бутылки повыше, другие пониже, одни пузатые, другие узкие. И во всех спиртное. Вот оно, черт подери, передо мной. На любой вкус, на любой цвет. Я смотрю на бармена и говорю.

Приятель.

Он смотрит на меня.

Да.

Не нальешь?

Конечно.

Он откладывает газету и подходит ко мне. Останавливается напротив и говорит.

Как дела?

Мне не до разговоров.

У тебя плохое настроение?

Мне не до разговоров.

Что налить?

Я окидываю взглядом бутылки. Прекрасные бутылки со спиртным. Стараясь не смотреть в зеркало, на себя, позволяю взгляду блуждать по бутылкам, пока он на чем-то не остановится. Взгляд выхватывает черную бутылку. Пузатую черную бутылку с тонким горлышком, бурбон из Кентукки. Этой бутылки больше всего жаждет моя Ярость, бутылки, с которой она лучше всего знакома. Я указываю на черную бутылку, смотрю на бармена и говорю.

Стакан бурбона. Большой стакан. Не этот ваш вшивый бокальчик для коктейлей, а хорошую добрую пинту. И налить с верхом.

Дороговато будет.

Я кладу на стойку бара сорок долларов, которые дал мне Брат.

Наливай.

Бармен смотрит на меня, как на сумасшедшего, и будто размышляет, стоит ли выполнять мой заказ. Я смотрю на него и взглядом даю ему понять, что не уйду, пока не получу свое. Он отворачивается. В одну руку берет высокий стакан, в который влезает пинта, а другую протягивает за черной бутылкой.

Я наблюдаю за тем, как он наливает. Словно в замедленной съемке, вижу каждую каплю в струе. Когда бокал наполняется до краев, он поворачивается и ставит его передо мной.

Спасибо.

Если понадобится что-нибудь еще, я рядом.

Спасибо.

Он возвращается к своей газете. Я смотрю на стакан. Ярость обретает голос, кричит – ты, мерзкий убийца, она сильней, чем когда-либо прежде. Она кричит – ты подо мной, ублюдок. Ты мой с потрохами, и да будет так. Я имею тебя, владею тобой, и ты сделаешь, что я прикажу. Ты подо мной и всегда будешь под мной, ублюдок. Я смотрю на стакан.

Кладу руки на барную стойку. По обе стороны от стакана. Не прикасаясь к нему, но почти вплотную. Так близко, что, когда приму решение, стакан будет под рукой. Наклоняю голову. Нос приближается к коричневому крепкому напитку, я чувствую запах, исходящий от мерцающей поверхности. Он возбуждает меня. Заставляет Ярость визжать громче. Дразнит меня. Притягивает.

Я закрываю глаза. Перестаю наклонять голову, когда уже касаюсь носом жидкости. Закрыв рот, делаю глубокий вдох, и длю его, длю. В меня проникает прекрасный аромат забвения. Зловонный, тлетворный дух ада. Он вызывает у меня дрожь, сотрясает меня изнутри и снаружи, он сокрушает и укрепляет меня. Хотя жидкость не коснулась моих губ, не проникла в тело, я ощущаю ее вкус. Гремучая смесь сладковатого угля с горьким бензином. Я могу, твою мать, взять ее в рот.