Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Я обнял его, спросил, где он пропадал, а он говорит, что был в этой самой клинике, где мы с тобой сейчас. Сказал, что после тех моих слов он решил поехать в пустыню и там вышибить себе мозги, но не смог. Он решил, что если умирать, то нужно это сделать так, как он прожил почти всю жизнь – то есть с честью и достоинством. Он слышал об этой клинике и решил отправиться сюда. Купил карту, приехал из Вегаса и оставался тут, пока не поправился. Потом сел в автомобиль и путешествовал несколько месяцев, повидал Белый дом, и Кей Уэст, и Бурбон-стрит, и Аляску. Повидал все, что мечтал повидать, но раньше не успел. Он приехал ко мне сказать, что собирается в отставку, а мне советует лечь в клинику. Сказал, что эта клиника изменила его жизнь. Сказал, что завязать было нелегко, труднее всего в жизни, но это и самое лучшее, что с ним случилось в жизни, если не считать встречи с Джиной. Он советовал мне последовать его примеру, сказал, что не отстанет от меня, пока я не соглашусь.

Мы провели остаток дня за игрой в гольф и разговорами об этой клинике. Он сказал, что в первый момент после приезда сюда ему показалось, что он совершил большую ошибку. Подумывал уехать, но остался. А через несколько дней ему стало лучше, и он понял – значит, работает. Через месяц он уже не сомневался, что придет в норму. Бывали, конечно, плохие дни и трудные времена, и порой ему казалось, что он сорвется, но время шло, и он справлялся. Он держался стойко, и дело пошло на лад. Перед выпиской он ясно осознавал, что больше не приложится ни к бутылке, ни к чему другому. Он сказал, что выписался с чувством гордости и радости.

В следующие дни мы еще не раз обсуждали то чудо, которое случилось с ним в этом месте, и планировали мою поездку сюда. Через неделю он зашел за мной и позвал на ужин в моем любимом ресторане. Не знаю, как ему удалось все организовать втайне от меня, но он закатил большой прием, на который созвал всех наших друзей, даже кое-кого из Нью-Йорка. Когда мы вошли, они нас уже ждали. Мы ели, пили, нюхали кокаин. Микеланджело сказал, что на следующий день посадит меня в самолет. Через пару часов он собрался уходить. Объяснил, что ему сложновато провести целый вечер в окружении такого количества алкоголя и наркотиков. Он обнял меня, пообещал днем заехать за мной и отвезти в аэропорт. Я тоже обнял его, сказал, что завтра буду готов, что он будет мной гордиться. Он сказал, что не сомневается и верит в меня.

Леонард глубоко вздыхает.

Он развернулся и вышел, пошел к стоянке. Я смотрел, как он ждет свою машину, надеялся, что он оглянется и я помашу ему. Тут подъехал черный «линкольн», окно опустилось. Я понял, что сейчас произойдет, хотел закричать, но не успел даже пикнуть, как раздались выстрелы. Один за другим, один за другим.

Микеланджело упал как подкошенный, и даже после того, как он упал, в него продолжали стрелять. Когда я подбежал, он был уже ранен насмерть, в него всадили шестнадцать пуль, две в грудь, четыре в живот, остальные попали в руки и ноги. Люди бросились врассыпную, все было залито кровью, а он лежал, пробитый шестнадцатью пулями, которые эти трусливые подонки выпустили на ходу из автомобиля.

Голос Леонарда дрожит, по щекам катятся слезы.

Я держал его, а он истекал кровью. Я держал его и говорил, как люблю его. Он был еще в сознании и даже мог говорить, но понимал, что убит. Перед тем как испустить дух, он приподнял залитую кровью руку и погладил меня по щеке. Посмотрел мне в глаза и сказал – живи с честью и достоинством, уважай память своих родителей. Он сказал – я хочу, чтобы ты исполнил мечту своего первого отца, стал членом того гольф-клуба и играл на том поле, которое подстригал твой отец, чтобы ты жил без наркотиков, как свободный человек. Сделай это ради меня, Леонард. Живи без наркотиков, живи как свободный человек. Будет трудно, мучительно, нестерпимо, но, если решишь, ты справишься. Главное, держись. И он умер, прямо у меня на руках, застреленный, как бешеная собака. Умер у меня на руках.

Леонард не в силах больше сдерживаться. Отчаянные, сильные рыдания сотрясают его, эти рыдания вырываются из раны, которая никогда не заживет. Я не мешаю ему плакать, оставляю с его воспоминаниями, горем, болью. Я мог бы начать его утешать, но это не поможет. Раны, которые невозможно залечить, можно только оплакивать в одиночестве.

Он берет себя в руки, к нему возвращаются апломб, властность, командирские манеры. Он смотрит на озеро, на клубящийся туман и трескающийся лед, но перед глазами у него стоит тот убитый человек.

Я не сел в самолет ни на следующий день, ни позже. Я похоронил Микеланджело рядом с Джиной, я плакал на их могилах, как плакал минуту назад, как плачу каждый раз, когда думаю о них. Потом я заперся на неделю у себя в доме и ебашил до полной потери сознания. Через неделю пришел в себя, но мог думать только об одном – о мести.

Я год потратил, чтобы разыскать подонков, которые убили Микеланджело. Я разыскал этих подонков и тех подонков, на которых они работали, и тех, на которых работали те. Не стану рассказывать, что я с ними сделал, скажу только, что их родня лишилась возможности предать их мерзкий прах земле. Следующий год я провел в пьянстве и на кумарах, да еще пытался пробиться на этот чертов турнир по гольфу в Вестчестере. Ни хера у меня не вышло, поэтому я решил взять паузу и приехал сюда. Если уж не могу исполнить мечту своего первого отца, то хотя бы уважу второго.

Находиться тут мне адски трудно, трудно выполнять все, что положено, гораздо труднее, чем я мог вообразить. Я был развалиной, когда поступил сюда. Не такой, конечно, как ты, но вполне себе развалиной. Каждая секунда казалась пыткой. Сейчас стало полегче, но все равно тот еще пиздец, и тяжелых дней пока больше, чем хороших, и мерзко себя чувствуешь чаще, чем сносно. Я не больно-то разбираюсь в этих Высших силах и Двенадцати шагах, во всем, о чем тут толкуют, но точно знаю – когда совсем невмоготу и кажется, даже еще минуты не протянешь, сдохнешь, нужно просто держаться, сцепить зубы и держаться, и станет, на хер, лучше. Старик был прав, как всегда, его последние слова – чистая правда. Главное, держаться. Главное, держаться.

Леонард поворачивается, смотрит на меня. Я на него.

Я рассказал тебе эту историю по нескольким причинам. Самая важная: когда кончаются силы и кажется, что сейчас сорвешься, просто держись и рано или поздно станет, на хер, лучше.

Мы смотрим друг на друга.

Я тебе уже сказал, малыш, если ты свалишь отсюда, я тебя разыщу и верну. Сколько раз свалишь – столько раз, на хер, верну. Если хочешь, можешь проверить разок, держу ли я свое слово, но я тебе не советую. Самое умное – просто послушаться моего совета. Может, я и кокаинщик со стажем, и первостатейный торчок, и почетный пациент, но я даю тебе дельный совет. Не будь дураком, будь сильным и гордым, живи с достоинством и, главное, держись.