Ведат Кокона - По волнам жизни

Адвокат Николин Сарачи, юридический советник Национального государственного банка и двух акционерных обществ, юридический представитель муниципального совета Тираны, был захвачен стремительным денежным круговоротом, как Суль Кенани и ему подобные, и ему некогда было оглядеться вокруг и призадуматься. За три года, прошедших со дня оккупации Албании, он построил две прекрасные виллы: одну в новой части Тираны, а другую — на пляже Дурреса, меньшую, чем вилла в Тиране, но не уступавшую ей в красоте и роскоши.

Виллу в Новой Тиране Николин закончил осенью 1939 года, через несколько месяцев после захвата Албании войсками фашистской Италии, когда кривая адвокатской деятельности, как температура при тяжелой болезни, сразу подскочила вверх из-за сжигающей страну лихорадки.

Николин буквально тонул в море прошений, уставов различных обществ, дел, которые ему предстояло возбудить, и множества других хлопотных вопросов. Вся эта широкая деятельность влекла за собой прилив денег в сейф, стоявший по правую руку от его кресла. Чем больше накапливалось денег, тем больше становились его потребности и утонченнее вкус, и так достаточно развитый гуманитарными познаниями. Это побудило адвоката украсить салон виллы большим пианино, по дешевке купленным у одного врача, еврея из Вены — он покинул Австрию после ее аннексии нацистами, спасаясь от антиеврейских репрессий, и решил обосноваться в Албании. Это пианино было им подарено дочери Изабелле в день ее семнадцатилетия.

Роскошная вилла в Новой Тиране уже не нравилась Николину: по мере того как он богател, вкус его все более утончался и адвокат замечал в своем детище все больше недостатков: салон недостаточно просторен, место для камина избрано неудачно (между двумя дверями), лестница неуклюжая и не отвечает современному эстетическому вкусу, кухня слишком мала, а туалет почти рядом со столовой, что с точки зрения гигиены никуда не годится. (Адвокат, не заботясь о моральной гигиене, уделял большое внимание ее физической стороне.)

И вот Николин Сарачи поручил инженеру Ламбертину — итальянцу, работавшему в комиссии по благоустройству Тираны, — подготовить проект нового красивого особняка, наподобие заграничных, с балконами и террасой. Дом был построен и сдан через десять месяцев, получился он намного лучше, чем прежний: просторные комнаты были выстланы паркетом, сверкавшим как зеркало, а крыльцо выложено красновато-зелеными гранитными плитками. Стены кухни отделаны белой майоликой, а ванны — голубой. Когда входишь в залитую солнечным светом кухню, кажется, что ты прохлаждаешься мороженым, а зайдя в ванную, представляешь себе, будто погружаешься в море. Но и у этого дома Николин Сарачи, богатевший не по дням, а по часам, замечал все больше недостатков.

Было что-то в этом странное: чем богаче ты становишься, тем больше оттачивается твоя наблюдательность, растет требовательность, и ты уже не можешь смириться с такими вещами, которые прежде, при скромном достатке, вовсе тебе не мешали. Богатство развивает потребности: того не хватает, сего… Одним словом, Николин Сарачи не был удовлетворен. Пришлось взяться за строительство третьего особняка. Как очень метко заметил один его друг — когда Николин пожаловался ему на первую виллу, — первый дом человек строит для врага, второй — для друга, а третий — для себя. Святая истина. Да, этот третий он построит для себя.

Помимо радостей, которые ему приносили покупка участка, наилучшего места для застройки, вид растущего дома — а он, надо сказать, был уже почти готов, — у адвоката Николина Сарачи были и другие маленькие удовольствия, из которых складывается жизнь человека. Стоило, например, понаблюдать за Николином, сидящим перед новой пишущей машинкой «Оливетти» — она, кстати, у него одного печатала бесшумно — за составлением иска.

Из толстой стопки первосортной белой бумаги, всегда лежавшей рядом, Николин брал несколько листов с копирками, вставлял их в машинку и, подумав немного, начинал строчить прямо начисто. Напечатав два-три предложения, он приподнимал бумагу, перечитывал и стучал дальше. Когда документ был готов, вынимал листы из машинки, читал, держа их далеко от глаз, доставал из нагрудного кармана изящную ручку «Пеликан», исправлял незначительные опечатки, подписывал, с наслаждением затягивался сигаретой и, если был доволен текстом, говорил: «Ad unguem» [157] Лучше не придумаешь (лат.) . .

Одним из его маленьких удовольствий было чувство удовлетворенности от сочиненной им броской речи с вескими доводами, подкрепленными статьями законов, которые он знал основательно; закончив ее, он облокачивался на стол, втягивал в себя табачный дым, ненадолго погружаясь в приятные мечтания. Николин не был мечтательной натурой, но эта чуждая ему мечтательность завладевала им иногда, навеянная ароматным запахом табака. Тогда всякие грезы и видения высвобождались из темных уголков сознания и пытались опутать своей волшебной сетью этого практика, не признающего жизнь грез. Другие едва зарабатывали себе на хлеб, трудясь в поте лица на рудниках или маясь на неприятных работах, он же играючи печатал, можно сказать, себе деньги вот на этой прекрасной пишущей машинке, которая стоит перед ним.

Взгляд его переходил на клавиатуру, и подушечками пальцев он ласкал новые кнопки с буквами, блестевшие от солнечных лучей, проникавших сквозь балконную дверь. Вдыхал в себя табак, легко касался кнопок и размышлял: как странно устроена эта жизнь! Вот, скажем, сочетание этих букв на белой бумаге приносит ему деньги, с помощью которых он живет припеваючи, строит дом и удовлетворяет бесконечные капризы Терезины. Сотни прошений, контрактов и речей отпечатаны этими буквами, которые выпрыгивают, словно ловкие акробаты, под его пальцем, нажатым на кнопку, и вновь возвращаются на прежнее место. Сколько вранья и чепухи сложено из этих букв! И самым большим чудом было то, что чем больше он лгал и мошенничал, тем больше наживался. Протратившиеся торговцы, не знающие, куда складывать весь тот товар, который они скупили в Италии, приходили к Николину и жаловались на правительство с его грабительскими налогами, и Николин составлял прошения, при чтении которых хотелось плакать: уж очень проникновенно описывалось их бедственное положение. Сколько необоснованных исков отпечатал Николин на этой машинке, не сомневаясь с самого начала, что клиент не сможет выиграть судебный процесс. Тем не менее он возбуждал дело и брал авансом половину гонорара. До чего же приятна жизнь, когда осуществляются все твои желания и дела идут без сучка без задоринки!

Но все же несколько черных туч появилось на безоблачном жизненном горизонте Николина Сарачи: у Италии дела были неважнецкие и у генерального наместника, само собой, тоже. После многочисленных демонстраций, проведенных против захватчиков и правительства, молодежь Тираны и других городов перешла к боевым операциям. Число храбрецов, погибавших на улицах городов в стычках с захватчиками, все росло. Албанское квислинговское правительство было очень обеспокоено смелыми действиями небольших партизанских отрядов, которые внезапно наносили удары по итальянской армии и сражались в городах: взрывали склады, совершали диверсии на предприятиях, убивали квислинговских офицеров, итальянцев, доносчиков и фашистских приспешников. В сельской местности они разрушали линии коммуникаций, нападали на армейские посты, им даже удалось освободить целые районы, установив там народную власть. Несколько дней назад была подожжена Тиранская городская телефонная станция, взорван склад с военным имуществом в Тиране и совершено нападение на аэродром столицы. Во Влёре было взорвано несколько складов с боеприпасами, в Корче сожжено здание, где размещалось местное отделение фашистской партии, а в Шкодере тремя днями раньше взорвана городская тюрьма и освобождены тридцать политических заключенных.