Ласло Немет - Милосердие

Женщины рассмеялись: ишь расхрабрился господин доктор. «В вену не стану», — сказала Агнеш. Три укола придали ей храбрости, но чтобы она вливала этому сумасшедшему какой-то подозрительный раствор, который еще неизвестно, физиологический ли, — это уж нет. «Но почему? — окрыленный, настаивал Фери. — Под кожу — это чепуха! А вот в вену попасть, особенно если больной нервничает, — тут требуется некоторая твердость». И вытащил из портфеля резиновую трубку, которую до этого момента не хотел показывать Агнеш. «Он прав, — поддержала его госпожа Кертес. — Был у нас один молодой врач: его в пот бросало, когда в вену надо было колоть. Особенно если что-нибудь эдакое, например, сальварсан, который, если попадет мимо, может бед натворить. Ты пользуйся случаем», — сказала она тем же тоном, каким говорила, что мужчин надо уметь использовать. То, что дочь прямо здесь, на ее глазах, будет делать укол в вену, привело ее в лихорадочное состояние. В конце концов сошлись на том, что Агнеш только найдет вену иглой. Вены у Фери, к счастью, были крупными, хорошо заметными и, когда госпожа Кертес стянула ему руку жгутом, вздулись, став толщиной в мизинец. «Ну, я пошла», — сказала Пирошка, но, словно загипнотизированная, не сдвинулась с места. «Только вы скатерть мне не испачкайте», — пришло в голову госпоже Кертес даже в эту торжественную минуту. «До крови тут дело вряд ли дойдет», — заметила Агнеш скептически, Фери же показал госпоже Кертес, обеспокоенной за свое рукоделие, пробирку, которую он держал наготове. После нескольких попыток кровь таки появилась: сначала она потекла струйкой по руке Фери, затем несколько капель попало и в пробирку. «Господи Иисусе», — дергала Пирошка невидимый поводок, не дающий ей уйти от захватывающего зрелища. Заметив кровь на руке Фери, Агнеш быстро выдернула иглу. «Интересно, я и не заметила, что попала». — «Тем не менее попали», — поднял Фери пробирку с кровью, словно сокровище Святого Грааля, к ее лицу. Но и он сейчас выглядел бледнее обычного. «Вполне сносно сделала, правда?» — спросила госпожа Кертес у Халми, словно у профессора, который способен предопределить медицинское будущее ее дочери. И тут обнаружила-таки на скатерти крохотную капельку крови, которая, видимо, брызнула от быстро вынутой иглы. «Я же сказала, что вы скатерть мне испортите», — заметила она на удивление снисходительно по отношению к тяжести проступка.

Маленькая компания оставалась вместе еще часа полтора. После перенесенных волнений все испытывали какой-то необычный подъем. Госпожа Кертес и Фери заставила рассказать, что это за отделение, в котором будет работать ее дочь, а когда он ушел, стала его расхваливать: что за самоотверженный друг (о том, что хромой юноша может быть для Агнеш еще кем-то, ей даже в голову не приходило); потом принялась объяснять, как много может узнать в таком месте студентка-медичка. С Агнеш же, чтобы успокоить свою совесть, она взяла обещание, что та каждое воскресенье будет обедать дома, а кроме того, доверит матери следить за своей одеждой. Агнеш, укладываясь спать, вспомнила пылящиеся в операционной штативы с пробирками и, уже в ночной рубашке, перечитала главы «Терапевтической диагностики», касающиеся лабораторных анализов. О том же, чем она обязана самоотверженности Фери, она подумала лишь на следующий день: память уколов, сохранившаяся в ее пальцах, сделала словно не таким уж и страшным ожидающее ее испытание — пятичасовой обход, — и день она провела не в возрастающем страхе, а в своеобразном деятельном возбуждении. Поскольку это был не Йоланкин день, она в четыре часа уже была в Цинкоте и дважды обошла вдоль стены больницу, прежде чем — все равно на десять минут раньше — войти в калитку. Двор был пуст, и до кабинета Баллы она добралась незамеченной. На стук, которым она обозначила свое вступление в должность, никто не ответил. Операционная была открыта, но и там только ветер из распахнутого оконца шевелил листки фильтровальной бумаги. Она побродила по коридору: вдруг ее кто-нибудь заметит. Потом ей подумалось, может, она слишком долго ходила вокруг, обход уже начался, и первый свой день она начала с опоздания. Но, уже собравшись войти в палату, она услышала за спиной знакомый шелест платья и сухой стук четок: из маленькой часовни в конце коридора появилась сестра Виктория. «Хвала Иисусу», — приветствовала ее Агнеш: мать и Пирошка объяснили, что монахине говорить «добрый день» неприлично, а здесь, по всем признакам, сестра Виктория была самой большой властью. «Во веки веков», — ответила та, как почудилось Агнеш, с некоторой иронией — как человек, который по множеству признаков чувствует, что так, покраснев, может произносить католическую формулу разве что протестант. «Я не опоздала?» — постаралась Агнеш оживленным вопросом замять плохо удавшееся приветствие. «Нет, вы пришли очень вовремя», — улыбнулась сестра Виктория. «Не может быть, чтобы она питала ко мне антипатию, — думала Агнеш, глядя в ее постоянно поблескивающие очки. — Или это всего лишь маска?» — «К сожалению, у господина доктора какое-то неотложное дело, — сказала монахиня с той же улыбкой. — Он просит прощения, что не сможет быть». — «А как же тогда… обход?» — ошеломленно спросила Агнеш. «Как-нибудь обойдемся», — ответила старая дева, словно разговаривала с наивным ребенком, формально стоящим выше нее, на самом же деле беспомощным без ее опеки. «И что же я… должна его проводить?» — смотрела на нее Агнеш. «Если желаете», — улыбалась сестра Виктория. «Да она просто беспомощностью моей любуется», — подумала Агнеш и, чтобы произвести еще более благоприятное впечатление на эту высокую, в шнурованных ботинках женщину с больными суставами, в которой ей хотелось видеть не властную монахиню, а простую земную старуху, решила впредь сильнее подчеркивать свою наивность. «Тогда, может, начнем, — засмеялась она просительно, — чтобы поскорее пройти через это…» То, что свидетельницей первого ее выступления на поприще врача будет сестра Виктория, монахиня, вся натура которой заведомо настроена на снисхождение, было, собственно говоря, приятнее, чем если бы испытание это пришлось проходить под бедуинским взглядом Баллы. «Обход у нас довольно простой», — сказала сестра Виктория улыбаясь и, приподняв полу халата, вынула из-под четок связку ключей. Агнеш в этот момент показалось: то, что она принимала за материнское доброжелательство, была просто вежливость, ответ монахини тактично, но твердо ставил Агнеш на место: дескать, взялся за гуж… «Что я должна делать? Узнать у больного, как самочувствие, нет ли жалоб? — спросила Агнеш, облачаясь в старенький, но свежевыстиранный, пахнущий хлоркой халат, который сестра Виктория принесла из кладовой, находящейся рядом с ее комнатой. — А инъекций не будет?» — снова спросила она, так как на первый ее вопрос монахиня не ответила. «Я все скажу», — ответила та, открывая дверь в палату и пропуская ее вперед; Агнеш снова стало казаться, что старая женщина настроена к ней доброжелательно и она может надеяться на нее, как на спасательный круг.